Все старики в стране перемерли.
Затем – «святое место пусто не бывает» —
На сцену выскочил вдруг краснодарский демагог,
И жизни русской глубины не зная,
России навредил и подсобил, как мог.
При нем народ стал ездить за границу,
А по реформам стал он чистый чемпион,
Он запретил нам пить вино и водку.
А мы – не дураки, мы литрами пьем самогон.
Никак не мог постичь простую мысль:
что сицилизм с человеческим лицом
Похож на обезьяну с крокодильим рылом —
К такому выводу зоологи пришли потом.
Дошли и с гласностью, и с этой перестройкой,
Другие времена – не закричим «Ура!»
На грязном противне лежит крысиный хвостик,
От крысы съеденной еще позавчера.
Ну, хватит, хватит мне про Горбачева,
Казну России быстро он сумел опустошить.
Ну, нету водки, ну и хрен с зеленой,
Ведь мы не дети, самогоном можем закусить.
Любимая моя, Россия-мать,
Живешь веками ты в каком-то ложном действе,
Ведь как сказал великий наш поэт:
«Стою один, все тонет в фарисействе»[2].
Единственной отдушиной для нас в то время
Была поездка в «Нару» по весне,
Душою отдохнуть на девственной природе,
Не оставаться в городе, как все.
Река Нара
Хоть на денек нам вырваться, оставить город шумный
И наслаждаться нам родною стороной,
Прозрачною Вивальди музыкою многострунной,
Подаренную нам струящейся рекой.
Смотреть, внимать и видеть отраженье
В воде стоящего стеною ивняка,
И слушать соловьев расщелканное пенье,
Оркестром мощным доносящимся издалека.
Придти на берег твой и шелк травы душистой
Нам ощущать усталою спиной,
И ивы плачущее отражение в воде лучистой,
Склоненной грации над тихою водой.
Тропою просеки прокрашены бока —
То земляника рдеет по оврагу,
Теплынью духовитой разлита,
Жужжаньем пчел, занятых взяткой к благу.
Здесь каждый куст обвешан соловьями,
Как у рябины ягодами грозди в нужный час
И духовитым вечером, и ранними утрами
Душа трепещет тихой радостью у нас.
Твои луга, леса, туманные болота
Нам осияны неземною красотой,
Из оперы «Набуко» здесь звучат все ноты,
Написанные Верди – гения – рукой.
В прозрачности твоей, сравнимой со слезою,
Песчинка каждая на дне реки видна.
Речная ракушка свои раскрыла створки,
И бесконечно рыбья пескаринная игра.
Под берега откос тихонечко расставив руки,
По локоток в струящийся поток войдя,
Ты неожиданно добудешь ужин для любимой,
Вдруг ощутив под жабры схваченного головля.
А