– Кто тебя, Луша, обидел? – горячим шепотом спросил Ведерников.
Лукерья всхлипывала, пряча лицо в платок.
– Кто это тебя, Луша? – снова спросил Ведерников.
Но вот она затихла и вдруг, выпрямившись, громко сказала:
– Увез бы ты меня, парень, отсюда, пока я живая…
«Куда же я ее увезу? И зачем я ее увезу?» – пронеслось у него в голове. Но тут Лукерья вскочила – то ли пришла в себя, то ли почувствовала растерянность Ведерникова – и вмиг исчезла в темноте, словно растворилась в ней. Ведерников кинулся вслед, но наскочил на куст и сильно расцарапал руку. Ощупью он добрался до своей палатки и долго сидел, ошеломленный. Все, что случилось сейчас, походило скорее на сон.
«Что же произошло?» – спрашивал он себя, напряженно всматриваясь в темноту и прислушиваясь, не идет ли Лукерья. Но тишина теперь была такой, что даже не звенел родничок и не вскрикивал филин. Люди, видимо, крепко спали. Ведерников спать не мог. Он курил без конца, втягивая горький табачный дым глубокими затяжками. «Возможно, вечером приехал ее муж, что-то между ними произошло. А может быть, он видел ее со мной и приревновал?» – терялся в догадках Ведерников. Он просидел без сна почти до рассвета. От реки тянуло свежестью, и комары совсем не донимали его. Когда чуть забрезжило, он залез в палатку и уснул так сладко, что не слышал, как поднялись коммунары, как они позавтракали и ушли на работу.
– А ты мастер поспать, парень Григорий, – улыбнулась Лукерья, когда заспанный, со взъерошенными волосами Ведерников вылезал из палатки. Она смотрела на него своими золотисто-черными глазами, и ничто в ней, ни одна черточка на лице, ни одно движение не напоминали о том волнении, которое было пережито ночью.
– Товарищ Бастрыков велел тебя покормить, – сказала Лукерья.
Ведерников подошел к реке, осторожно, боясь замочить тряпки на руках, умылся, направился к столам. Лукерья принесла миску с лепешками из белой муки, эмалированную кружку и чайник.
– Угощайся сам, Григорий, – сказала она. – А мне хлеб надо в печь сажать.
Ведерников понимал, что задерживаться дальше в коммуне у него нет оснований, но уехать, не поговорив с Лукерьей, он тоже не мог.
– Ты, Луша, еще разок помажешь мне руки? – спросил Ведерников, глядя на нее ласковыми глазами.
– Ешь пока, а я тем временем хлебы в печь посажу и жир принесу.
Ведерников пил чай, ел лепешки, а сам наблюдал за каждым шагом Лукерьи. Нет, нет, причислить встречу с ней к маленьким пошло-любовным приключениям Ведерников почему-то не мог. Давясь, наскоро съел он три лепешки, выпил полкружки чаю и отодвинул миску. В те короткие минуты, когда Лукерья будет смазывать гусиным салом его ладони,