«КОНСТАНТИНОВ» в каком-то сомнамбулическом приступе продолжал раскладывать ее между обжигающе-холодными ведерцами с шампанским, трясущимися руками скользил по упругому шелку ее бедер, пока его ладонь не вобрала в себя горячий бутон ее лона. Наконец похоть и приключенческий задор победили последние крупицы разума в ней, и она уступила. До хруста прижав женщину к себе, Аристотель присел немного, а ее вздернул на себя.
Она коротко вскрикнула и обмякла, отдавшись во власть его безумного порыва. Белые лучи вздыбившихся ног турчанки, черный мохнатый тюльпан ее естества сводили Аристотеля с ума, рвали на куски его воспаленное воображение…
Ее губы были закушены, а в уголках глаз метались бесовские искорки. И когда он вошел в нее, она зажмурилась, сладко и глухо замычала.
«Врет, ведь все врет! Не надо сейчас, мне стыдно, у меня ни с кем такого еще не было… А в Париже? Тоже ни с кем и ничего не было?!» – мелькнула у Аристотеля мысль и тут же погасла кометой, потому что он почувствовал, как мука наслаждения перетекает из ее чресел в него, и водоворот нечеловеческой страсти отключил сознание.
Фантастический загул начался. Время остановилось за порогом каюты, там, на палубе, а может быть, на Страстном бульваре?
Сексуальным атакам, казалось, не будет конца. Наконец обоюдная страсть достигла апогея, и «КОНСТАНТИНОВ» почувствовал, как женское тело забилось в последних счастливых конвульсиях обладания. Тела их замерли. Ширин, больно вцепившись Аристотелю в грудь, испытующе наблюдала за ним, вперив взгляд в его зрачки. Он приподнялся над ней и совершенно неожиданно для самого себя громко рассмеялся.
– Ари, что происходит? – забеспокоилась женщина.
– Ширин, тебе сколько лет?
– Двадцать семь… А что?
– Нет-нет, ничего… Ты сумела мне вернуть мои двадцать семь. Безумие какое-то… Подумать только, десятки женщин пролетают в твоей жизни, как снежинки во время метели, как вдруг – стоп машина! Ты нашел то, что искал всю жизнь…
Аристотель испытывал счастье и боль одновременно, глядя на это щедрое молодое тело, преисполненное неги, готовое к пылкой отдаче, эти влекущие глаза, одинаково хитрющие и доверчивые. Он думал о том, что между ними дистанция в полтора десятилетия и… генерал Казаченко. А так хочется продлить эти мгновения яростного первобытного блаженства, когда это тело, разгоняемое тобою, мычит и сладко воет, а ты нутром чуешь, что забавы с ним никогда не прискучат и не внушат усталости, потому как, не успев закончить первый заезд, ты уже вновь готов продолжить эту лютую скачку!
«Вот и попробуй изложить это генералу Казаченко в отчете о проведенном мероприятии! Да разве я сумею описать это? Да разве он сумеет понять?! Странно, – вдруг пришло в голову “КОНСТАНТИНОВУ”, –