«Почему сам Аллен Харвуд напутствует меня на этот раз?» – пытался догадаться Годдарт. Глубоко затаившееся тщеславие хотело бы, чтобы это обстоятельство объяснялось личностью Годдарта, но трезвый рассудок говорил иное: операция «Шедоу» исключительно важна, за ее ход Харвуду придется отвечать перед Уильямом Прайсом, а потому он и не мог никому передоверить это дело. Годдарт с предельной ясностью понимал больше – провал задания будет лично ему стоить головы, ему тогда вспомнят и бегство Можайцева, и неудачу с Шольцем. Плата за промахи будет только одна – его, Хью Годдарта, жизнь. Так незаметно для самого себя он подошел к незримой грани, отделяющей его реальное существование от небытия, и ему стало страшно. Для того чтобы иметь право жить, Годдарт обязан выполнить приказание Харвуда, выполнить, пустив в ход все свои способности и опыт старого разведчика, хитрость, жестокость, коварство. Чужие люди, к которым он и раньше не питал почтения, отныне не имели для него никакого значения.
Некоторое время ушло на необходимую стажировку – сюда входили не только ознакомление с советской прессой, курс специальных лекций по ядерной физике, но и серия сложных мероприятий по спортивной тренировке. Годдарту пришлось тяжело, но он добросовестно спешил: от одной мысли, что Харвуд заподозрит его в умышленной проволочке, становилось не по себе. К тому же Прайс, чего доброго, мог и пересмотреть свои планы, – в таком случае нужда в нем отпала бы и тогда настало бы то самое, чего он боялся больше всего – расплата за Брайт-ривер.
Поездка до Франкфурта-на-Майне могла бы сойти за развлекательный вояж, о снедавших его заботах Годдарт старался не думать. Но уже в этом западногерманском городе он отчетливо понял – через считанные часы придется окунуться с головой в иную обстановку, полную неожиданностей и смертельной опасности…
Получив явки и пароли, Годдарт сумел затем благополучно перейти границу Германской Демократической Республики и, нигде не задерживаясь, начал продвигаться прямо на восток. На территории ГДР он удачно выдавал себя за немца, а перебравшись через Одер на польскую землю, превратился в поляка, специалиста, возвращающегося в Варшаву из командировки. Он хорошо знал места, через которые скрытно следовал, когда-то у него тут были и друзья и агенты, но сейчас разведчик стремился пройти до самой Москвы неслышно, невидимкой.
В ранний сумеречный час он оказался наконец-то на берегу Буга. От земли подымался еле заметный весенний парок. Река по обоим берегам густо заросла лозняком, ивами… Совсем близко, за спокойной водной лентой и кудрявым кустарником виднелись хутора, а немного правее – строения пограничного городка Пореченска. Там была Белоруссия, Советская страна.
Вода в Буге струилась едва заметными перекатами, тихо плескалась у пологих берегов – чистая, темная на расстоянии.
Радомская, тридцать шесть. За забором обширный дом с мезонином, напоминающим старинную каланчу. На взгорье, в двух шагах, развалины