Некоторое время Жоржик стоял в центре огромного кошачьего сборища. Все собравшиеся хвостатые стояли, оцепенев от восторга ли, ужаса ли, не отрывая глаз от идола своего. Наконец, устав, он ложился. И тут же, как по команде, ложились все. Мне становилось всякий раз не по себе от подобного зрелища и казалось: все коломенские мыши в это мгновение тоже ложатся, кто где стоял, валятся замертво почти, глазки закатив, полный столбняк, кататония, носик на запад, хвостик на восток, как положено, такая мышиная стрелочка буссоли окна в Европу, повинующаяся магнитным линиям чувственных полей игры в кошки-мышки.
Все кошачье-мышиное коломенское сообщество лежало, пока Жоржик не поднимал из горы кошачьих телес круглую большую башку с прикушенным языком. Тут все вскакивали. Оглядев свой народ, Жоржик опускал башку на лапы, вновь погружаясь в дремоту. Все ложились. Периодически повторяясь, минут десять – двадцать длилось кошачье-казарменное лечь-встать; думаю, то же делали и загипнотизированные мыши, судорожно вскакивая и валясь без сил, повинуясь коллективному магнетизму.
Прогулка заканчивалась. Жоржика брали на руки и уносили, тяжести он был сверхъестественной, этакая гиря для Жаботинского, собака его параметров казалась бы пушинкой, представительницей категории наилегчайшего веса или веса пера. Дядюшкин кот был налит земным притяжением по самую маковку, ему поэтому и ходить-то было невмоготу. Стоило взять обреченного на возвращение домой фараона на руки, как все сонмище илотов вскакивало и начинало выть на все голоса, как выли бы на луну волки либо шакалы. Кошачий хор резонировал, наполнял окрестность. Мышиный писк визгливо-неслышно вторил. Жоржик, по обыкновению, был глух и нем.
Кошки выли, коломенские собаки, услышав их tutti, приходили в исступление и лаяли до хрипоты. В волне воя и лая Жоржик водворялся нах хауз.
Жившая в дядюшкином доме старая нянюшка, вырастившая ныне взрослых детей и их детей тоже, женщина простая и хозяйственная, время от времени варила кисель, беря для этой цели громадную кастрюлю, как на целый полк, и была права, поскольку гости в доме не переводились, да и чад с домочадцами было полно. Кисель, густой и вкусный, напоминавший желе, ставили на поддонник под форточку студить. Однажды, в первый и единственный раз, все услышали вечно немотствующего Жоржика, его трубный утробный подвыв, фараоново «вау-у! вау-у!». Бросившись на