– Зная о вашем невосприятии всяческих булл и прочих посланий, я в беседе с папским статс-секретарем не решился настаивать, чтобы такое послание непременно было подготовлено. Тем более что статс-секретарь решил передать на словах то, что и было услышано им от папы.
– Сомневаюсь, что именно от папы… – как бы между прочим обронил Мазарини. – Но сейчас это уже не важно. Куда важнее другое: вы окажете неоценимую услугу и святому престолу, и статс-секретарю, обеспокоенному по чьей-то настоятельной – не будем уточнять, чьей конкретно, – просьбе; и всей Европе, если, забыв о моей нелюбви к буллам, все же осчастливите меня довольно требовательным посланием.
– Вы просите, чтобы папа письменно потребовал от вас прекратить войну? – налег запавшей грудью на стол нунций Барберини.
– Прошу, причем настоятельно.
– Не боясь резонанса, который появление подобного послания может вызвать в определенных кругах Франции и за рубежом?
– Наоборот, для меня сейчас важен именно тот резонанс, которого в иное время вполне резонно стоило бы опасаться.
Нунций посмотрел на него как на некстати ожившего апостола Петра.
– Не скрою, святому престолу будет приятно осознавать, что в прекращении войны ему досталась одна из ведущих ролей.
– Точно так же, как мне приятно будет ссылаться на послание и усилия папы римского, усмиряя этим своих генералов и апеллируя к первым министрам врагов и союзников.
Барберини еще несколько мгновений сидел, напряженно вглядываясь в лицо Мазарини, словно смел заподозрить его в кабацкой шутке. Затем резко поднялся, вынудив тем самым подняться и Мазарини.
– Мне понятна ваша озабоченность, кардинал, – почти торжественно произнес он, постукивая сухими кулачками по краю стола. – Постараюсь донести ее до статс-секретаря, а следовательно, и до папы римского. Уверен, что такое послание появится так скоро, как это позволит нам дипломатическая почта.
2
– Кто еще в этой стране способен на столь величественный жест? – молвил Карадаг-бей, когда ворота его замка отворились и во двор въехала карета Стефании Бартлинской.
– До этого советник хана лично позаботился, чтобы для моравской княгини нашли более или менее сносную польскую карету, из тех, что были доставлены в столицу вместе с трофеями, выкупил ее и подарил. Однако величественность своего жеста он усматривал не в этом.
– Вы решили оставить эту красавицу у себя во дворце? – спросил Хмельницкий.
– Когда я говорил о жесте, то имел в виду, что княгиня прибыла сюда для того, чтобы быть представленной вам, или вы – княгине, как будет угодно. Раз Стефания появилась в моих владениях, значит, она вырвана из рук хана и отдана вам.
– Действительно, благородный жест. Осталось только решить, как им воспользоваться.
– В этих вопросах вы