Она выдернула эту книжку, не забыв связать пачку, чтоб не было заметно. Книга была «Ботаника», значит, о растениях, давно, в другой жизни, Нюра видела эту книгу. Там черным по белому было написано: Михаил Домбровский, ученый ботаник. И его портрет: красивый мужчина с буйными кудрями.
Опять всколыхнулось в ней все больное, давнее. Нюра ведь скрывала от Милки правду. Она показывала ей свои деревенские фотографии. «Вот твоя бабушка. А эта, боком, – мама. У нас тиф покосом прошел. Я успела тебя вывезти, когда он уже был в деревне. В юбку завернула и на поезд. Вывезла». Какие-то детали Нюра вносила для убедительности – юбку, например. «Люди в белом на станциях делали обход». Да, Мила помнила – были каки-то люди. Правда, они были в черном. Значит, забыла. Дитё ведь была.
Видимо, споро у нее все это вышло: вложить в чужую книгу фотографию кудрявой, в кружевах девочки, на обороте которой написано «Эмилия Домбровская, три года», лицом к лицу с ученым, завернуть книгу в кусок клеенки, обмотать бечевкой и сунуть под половицу, чуть-чуть прижав сверху углом сундука.
Зачем? Почему? Уже ведь не забирали людей, уже даже кое-кто вернулся. Но еще было страшно, выгонят с работы – и куда им деваться? А главное, каково девахе будет знать, какой у нее могла быть жизнь? Ведь это же спятить можно. Милка хорошая потому, что ничего плохого о жизни не знает. Школа – три класса. Нюра ведь не верила, что «этот гад» может умереть. Ну, умер, а где лежит? На Красной площади, значит, вечно живой. А то, что книга уже появилась в руках студентов – так надо же их, дураков, на чем-то учить.
Нюра никогда не пускала жильцов, даже когда было очень голодно (зарплата-то одна). Но когда сама заболела, то сказала Милке: «Когда помру и будут проситься в угол, сдавай. Место там узкое, бери худеньких девчонок. Парней ни за какие деньги».
Однажды в восемьдесят четвертом в дверь постучалась я. Мне сказали: дворники сдают недорого.
Мила
Она долго разглядывала меня, большую, грудастую деваху с хозяйственной сумкой в руках.
– Угол маленький, рассчитан на худых и низкорослых, – честно сказала она, – а ты вон какая – как дерево. Тебе у меня не поместиться.
Но я поместилась.
Это не меня пустили в угол, это в мою жизнь вошло не мое прошлое и поместилось во мне, как я поместилась на узкой кровати. И откуда мне было знать, что часы моей судьбы затикали несколько иначе.
Я на самом деле сама не знаю, как еле-еле сумела подогнуть на железной кровати колени, и тогда Мила возьми и убери одну спинку кровати, а под сетку подставь сундучок. «Вытягивайся, что суставы-то мучить», – сказала она. А спинку вынесла к помойке. «Пионерам на металлоломе будет выполнение плана», – засмеялась она. Я хотела сказать, что мне, может, скоро дадут общежитие, и могут прийти худые и слабогрудые, но постеснялась. Будто знала, что я ее первая и последняя жиличка и кровать больше никому не