– Ты рубаться мастак?
– Коли придется, рубну… – смущенно покачал головою Гаврилка. – Пушкарь я.
От Зиновия немало новостей узнали ребята. Всю дорогу он рассказывал про Украину, про запорожцев. Многие из них просятся в ополчение к Ляпунову, хотят идти против ляхов. Затем он рассказал, что на Украине, под Киевом, оставил свою невесту. По его словам, красивее этой дивчины нет никого на свете. Он даже песенку спел:
Ой, вы, черные бровеньки, горе ж мини з вами.
Не хочите ночеваты ни ноченьки сами.
Хочь хочите, не хочите, треба ж привыкати.
Милый милу покидае – сам вин отъезжае,
Ой, в туге[30] свою серденьку саму оставляв…
– Ничего, – утешил его Гаврилка. – Вернешься к своим черным бровенькам, а коли не вернешься, не беда, другой казак найдется… Не один ты на белом свете!
Черкас, хмуро сдвинув брови, решительно заявил:
– Такой, як Зиновий, один!
– С тобой не соскучишься… Не заметишь, как и в Москву придешь!.. – сказал обрадованный новым спутником Гаврилка.
XII
По базарам ходили духовные люди, объявляя: «Ясновельможный пан Гонсевский, во имя уважения к древним обычаям русского народа, изволил разрешить патриарху Гермогену соблюсти обряд торжественного выезда на осляти в Вербное воскресенье из Кремля на Пожар-площадь».
В Китай-городе, в Рыбном ряду, скоморох Халдей встретился с Игнатием.
Одет был Халдей в зеленый мешок с оплечьями[31] из желтой выбойки, на голове, как всегда, – деревянная шляпа.
– Шавочка, душечка, какому ноне царю служишь? – засмеялся он, подойдя к Игнатию.
– Мотри! Оставь глумы[32]! Не такие дни, Константин.
Халдей отвел инока в сторону, чтобы никто не слышал:
– За Гришку Отрепьева молился?!
Игнатий побледнел.
– Молился. Что ж из того?! – тихо проговорил он.
– Бориса проклинал?
– Проклинал… Так ему и надо!
– Василия Шуйского…
– Прочь от меня, скоморось проклятый!..
– И я в цари попал!.. – расхохотался Халдей. – И меня проклинаешь?!
Игнатий притворился игривым.
– Съем! – бросился он на скомороха.
– Брешешь, боров, подавишься! Глотай своих богомольцев, а меня погоди… Не довелось бы мне тебя слопать!
Инок подозрительно осмотрелся по сторонам. «Идем!
Да возвеселимся, яко Давид!» – постарался он обратить пререкания в шутку. То, что прощается скомороху, то не простится ему.
Пошли. Игнатий поминутно оглядывался.
– Нет ли ярыги? Следят и за нами, – вздохнул он, – гнетут и нас за кабаче непотребный…
Под часовней Ивана Крестителя в глубоком подземелье бушевал кабак. Пламя свечи на каменном выступе стены колебалось.
Игнатий и Халдей примостились к углу за печью.