Трамваи перевозили 90 % пассажиров. Автобусов в Москве насчитывалось менее двухсот, их маршруты соединяли город с пригородами, где не было трамвайных рельсов. Троллейбусов не было, 90 % площади улиц составляли булыжные мостовые[151]. Больше половины домов были одноэтажными, среди них очень много деревянных. В некоторых частях города не было канализации и водопровода. Но и там, где водопровод был, летом, когда потребности города в воде возрастали, на третьих и четвертых этажах домов воды нередко не было. Отапливалась Москва в основном дровами и донецким углем[152].
Архитектурными памятниками официально были признаны лишь 216 зданий, но и этот список на союзном уровне не был никем утвержден[153]. Еще с 1918 года в городе сносили памятники, срывали иконы с башен Кремля и соборов[154]. В 20-е годы продолжался снос церквей (например, на Мясницкой) и разгром монастырей (в их числе – Данилов монастырь). В 1927 году были снесены Красные ворота.
Могущественные предприятия и организации, размещавшиеся в Москве, вели несогласованную, хаотичную застройку. До 1930 года на планировку Москвы тратилось 50 тысяч рублей; на планировку Харькова – 100 тысяч, Ленинграда – 130 тысяч[155].
К многочисленным разрушениям 20-х годов Каганович не имел, да и не мог иметь никакого отношения. Однако он сам нередко подчеркивал малоценность, никчемность старой Москвы: «…пролетариату в наследство осталась весьма запуганная система лабиринтов, закоулков, тупичков, переулков старой купеческо-помещичьей Москвы… плохонькие, старенькие строения загромождают лучшие места нашего города»[156]. Признание ценности хоть какой-то части архитектурного наследства Москвы полностью отсутствует в речах и докладах Кагановича.
В свое время А. В. Луначарский возражал против сноса древних Иверских ворот с часовней, располагавшихся при входе на Красную площадь у Исторического музея. Там