Нет, он остался прежним, он почти не изменился: все то же красивое, смуглое лицо, все тот же выпуклый лоб и волнистые каштановые волосы. Вот только у рта появилась резкая складка, которой раньше не было. Она оттягивает вниз края губ, отчего кажется, что он вот-вот опустит нижнюю челюсть. Что-то бессильное и безвольное было в этой старческой складке на еще молодом лице Нерича.
Почувствовав на себе взгляд Божены, Нерич обернулся и сказал:
– Помнишь, вот здесь, под этим балконом, мы прятались от дождя?
Она улыбнулась, но как-то невесело, одними губами.
– Что с тобой?.. Ты недовольна, что я приехал? – спросил Нерич полушутя.
– Ну что вы, Милаш!.. Просто… я сама не знаю, но мне отчего-то хочется… плакать.
Нерич обнял ее и прикоснулся губами к ее волнующимся на ветру волосам.
– Моя хорошая, не говори мне больше «вы». Согласна?
Божена покраснела.
– Не знаю… попробую.
Теперь ей стало лучше. Неприятное чувство исчезло. Она знала, что исчезло оно не от слов Нерича, а от прикосновения его губ. Божена подняла глаза, чтобы встретиться с его взглядом, и вдруг по телу ее пробежал озноб. На нее смотрели совсем чужие глаза – не те глаза, которые она любила. Ни тепла, ни жизни, ни чувства не было в них. Они были пусты и голы, как осеннее поле. Только изжившая себя, усталая, со всем смирившаяся душа могла прятаться за таким взглядом.
Нерич отвернулся и больше ни разу за всю дорогу не посмотрел на Божену.
Божена старалась освободиться от тягостного впечатления. Она стала расспрашивать его о Швейцарии.
Он принялся оживленно рассказывать. Его способность говорить красочно и выразительно снова проявилась в полной мере. Незаметно для себя Божена позволила себя увлечь и забыла о тягостной минуте, которую только что пережила.
Когда машина остановилась у дома Божены, Нерич попросил разрешения приехать вечером.
– Сегодня? – спросила Божена.
– Конечно, сегодня.
– Я сегодня не могу… У меня кружок.
Нерич пожал плечами.
– После восьми лет разлуки – и первый вечер…
– Хорошо, я буду ждать вас, – решительно ответила Божена.
2
То, что смутно уловила Божена во взгляде Нерича, было только отблеском страшного и безвозвратного падения человека. Истасканный, потерявший всякую надежду на моральное возрождение, променявший лучшие побуждения своего сердца на кратковременный жизненный успех и показное благополучие, Нерич, дорожа жизнью, стал выполнять все, что требовали купившие его хозяева. Тридцать девятый год был для него последним «свободным» годом. Избавившись от Обермейера и покинув Прагу, он вздохнул облегченно. Ему казалось тогда, что рабские цепи наконец разорвались и он начнет новую жизнь – жизнь, согласную с теми высокими принципами, которые были восприняты им в семье и в университете. В конце-то концов, предательство, которое он совершил, было навязано Обермейером. Разве