Она подняла на меня взгляд: доверия к моим словам я в этом взгляде не заметил…
Затем она вдруг шагнула ко мне и отвернула в сторону край воротника на моей рубашке.
Это легкое прикосновение заставило меня вздрогнуть.
Теперь Ольга смотрела на медальон, и я видел, как в ее глазах что-то меняется. Ее зрачки расширились:
– На тебе ничего нет… – растерянно заметила она.
– В каком смысле? – удивленно переспросил я и, неловко прижав подбородок к груди, уставился на медальон: он был на месте…
– Вчера я поцарапала тебе шею, когда ты…
Я неуверенно потрогал шею: никаких царапин на ней действительно не было… Хотя, на мой взгляд, этот недостаток с успехом компенсировали ссадины и кровоподтеки на моем лице. Да и на теле, если уж на то пошло…
– Так, значит, это… это правда был не ты?..
Я пожал плечами.
Ольга расстегнула еще одну пуговицу на моей рубашке, очевидно, желая окончательно удостовериться в том, что на мне не осталось никаких следов вчерашнего преступления.
– Не ты, – вынесла она окончательный вердикт. И на этот раз ее голос звучал, пожалуй, не менее безумно, чем мой собственный, когда я пытался убедить ее, что «я» это не «я».
Однако обследование странным образом затягивалось. Она не торопилась убирать руку с моей шеи. Она гладила мою кожу, проверяя ее на ощупь, словно хотела развеять последние сомнения. Закончилось это совершенно неожиданно: она прильнула ко мне и снова зарыдала, почти беззвучно, хотя я ощущал каждую конвульсию ее содрогающегося в рыданиях тела. Я обнял ее и прижал к себе… Затем поцеловал. Она ответила на мой поцелуй с такой же страстью, с какой еще недавно возмущалась тем, что я посмел сюда явиться: понять, что у женщины на уме, – практически невозможно, я только лишний раз в этом убедился.
Не знаю, насколько логично было то, что после всего этого мы оказались в постели, но мне было не до логики. Если у тебя есть шанс вырвать у жизни несколько мгновений блаженства, на которые она так скупа, логику можно вообще пустить побоку: потом она сама как-нибудь приложится – логика штука гибкая.
Делиться впечатлениями не стану: описывать подобные моменты – привилегия поэтов, а я вовсе не поэт. У меня бы, наверно, получилось какое-нибудь убогое порно, хотя… Нет, порно все же получилось бы классное…
Потом мы сидели на кухне, лакомились жареными каштанами, которые ей прислала тетка из Крыма, и пили красное вино. Мы оба устали до изнеможения, и оба находились в том полуобморочном эйфорическом состоянии, в котором прощать миру его мелкие и даже некоторые крупные недостатки бывает легче легкого. Впервые за последние несколько дней я чувствовал себя в своей тарелке. Более того, я даже начал воображать себя хозяином собственной жизни, по крайней мере, этого ее маленького кусочка. Эта моя новая жизнь казалась такой уютной и сладостной, такой достаточной, защищенной от внешнего мира толстыми кирпичными стенами маленькой квартирки… У нас двоих вдруг появился свой собственный мир, и нам не нужен был больше никто