Ведомство убедилось, что я не болтун, но кто знает, что станет со мной лет через десять, когда меня доконает неволя и надвигающаяся старость. Секреты, в какие я посвящен, останутся взрывоопасными даже через полвека. И если я сломаюсь и начну откровенничать, скандал разразится похлеще того, который только что утих.
Пока имя полковника Грязнова на слуху, Ведомству невыгодна моя скоропостижная смерть. Поднимется шумиха, репортеры начнут расследования и нароют еще какой-нибудь компромат на российские спецслужбы. Но как только статьи обо мне сойдут с первых и вторых газетных полос, я могу начинать приводить дела в порядок и готовиться к отходу в мир иной. То есть примерно через три-четыре года. Если, конечно, за это время в моей судьбе не произойдет счастливый поворот или я не изобрету способ, как вырваться на свободу.
Шансы на то и на другое были примерно одинаковы. Засвеченный по-крупному и объявленный предателем оперативник утрачивает для Ведомства всякую ценность. Он не сможет получить даже должность инструктора в учебном центре. И потому отвергнутому папочкой, многогрешному сыну не стоит уповать на прощение и приглашение вернуться в отчий дом. Бежать из окруженной непролазной тундрой колонии без помощи извне также нереально. А помочь мне некому. Даже если мои люди разрабатывали такой план, Ведомство это предвидело. И давно расставило силки везде, где только парни могли объявиться.
Однако я упрямо не терял надежду на лучшее, а иначе давно свел бы счеты с жизнью. Последнее избавило бы Ведомство от лишних хлопот, да только много будет чести ублюдкам, если я доставлю им такую радость. Так что пусть сидят в своих теплых креслах и волнуются, чтобы я не настучал на них втихаря какому-нибудь репортеру. Уничтожение их нервных клеток – единственное, чем я мог им отомстить, пока они окончательно меня не погубили. Согласен, более жалкой мести не придумать. Но так или иначе, она дарила мне те крупицы радости, что согревали меня в холодной камере долгими полярными зимами.
Спасение, на какое я к исходу третьего года моего заточения уже не рассчитывал, пришло оттуда, откуда я его точно не ждал.
Будучи однажды вызванным в лазарет, якобы для сдачи анализов на туберкулез, я, как было и тогда, на турецко-сирийской границе, вновь получил неожиданную инъекцию быстродействующего снотворного. Только теперь проснулся гораздо позже – спустя примерно пару суток. И, что было совершенно невероятно – уже не в заснеженной Воркуте, а на побережье южного моря, в жаркой арабской стране…
… Проснулся и, поняв, что это не сон, поначалу вовсе не обрадовался. Напротив, еще больше упал духом. Да и как тут было не отчаяться? Уж лучше бы меня прикончили палачи Ведомства или подкупленные ими воркутинские зэки!