– Любимая моя, это дело – наш шанс на нормальную жизнь. Я не знаю, что будет дальше. Но пока я ничего не хочу так сильно, как остаться с тобой.
Сергей притянул меня к себе. И сжал мое лицо в своих ладонях.
– Детка, в нашем гребаном государстве честным людям нечего делать, они вынуждены влачить жалкое существование. Это дикая страна и здесь кто сильнее, тот перегрызает другому горло, естественный, мать его, отбор. Деньги должны достаться нам, плохого в этом ничего нет, если они достанутся не нам, то каким-нибудь гребаным уродам. Я не хочу быть один, Ларисочка, не бросай меня, я так долго был одинок, – он поцеловал меня в лоб, и мне показалось, что у него по щекам текли слезы.
– Ну, не знаю, – вздохнула я, – ты рассуждаешь слишком упрощенно.
– Есть, конечно, отдельные неплохие люди, которым повезло, но, любимая, нам с тобой надо подумать о себе. Это мой последний шанс вырваться из этой гребаной страны. Я присутствовал при разборке, когда несколько уродов замочили друг друга. Эти иконы достались мне чудом, их послал сам Господь Бог, мы продадим их на черном рынке больше, чем за миллион долларов.
– А это, наверно, грех? Ты веришь в Бога?
– Не знаю, родная, мне кажется, если Он есть, то забыл про наши страдания. Сложный вопрос. Или Он считает, что нам лучше мучиться, мучиться и страдать без конца до самой смерти. Ты когда-нибудь думала о том, что жизнь надо понимать сердцем, а не головой? Что-то скрывается за этими равнодушными и холодными домами, асфальтом.
– «Ночь, улица, фонарь, аптека, бессмысленный и тусклый свет. Живи еще хоть четверть века – все будет так. Исхода нет», – ответила я.
– В чем суть? Что должно произойти, чтобы этот холодный, пронизывающий, гребаный ветер перестал давить на мозг и расстраивать? Чтобы на душе стало, наконец, хорошо и спокойно? Ты не знаешь, Ларисочка? – Сергей бросил окурок в форточку, но не попал, и бычок упал на грязный пол.
– Не знаю, милый, наверно, надо любить.
– Что значит любовь? Это чувство, которое окрыляет, или животная потребность? Они связаны воедино, неразрывно. Мне иногда кажется, что это так гадко, Лариса, после того, что я пережил, я чувствую омерзение к человеческой плоти, – он поморщился и его лицо стало страшным.
– Да, и Блок писал об этом: «Вхожу я в темные храмы, совершаю бедный обряд. Там жду я Прекрасной Дамы в мерцаньи красных лампад». Прекрасная Дама! Идеал, не разрушенный телесными, пошлыми действиями.
– Ты хорошо сказала. Животная похоть правит миром, она уничтожает все на своем пути, это страшно. Если бы мы могли открыть глаза и увидеть огромную сеть плотского вожделения, в которой гребаное человечество беспомощно барахтается, как огромное уродливое насекомое, – он сжал кулаки. – Неужели это важнее всего: заключить в объятия и сделать другого частью себя, частью твоего больного, ненасытного тела?
– Но ведь ты тоже такой? – робко спросила я, поглаживая его по плечу.
– Да, я тоже такой, но я люблю тебя, девочка моя. Я увидел