Ещё довольно жуткая штука, к которой я так и не смог привыкнуть – это «трогательные» просьбы «потереть спинку» в душевой. «Качки» деланно мужественными и преувеличенно низкими голосами небрежно кидали собрату по секте из соседней кабины: «Слышь, спину потри!». Какая-то в этом была тревожная нотка «гомосятины», хотя я, быть может, чересчур щепетилен – так, обычная «мужская» просьба.
В тот раз «потереть спинку» запросил у меня тот самый, что с челюстью и пятачками. Знали бы вы, как же я жалел тогда, что не было у меня хорошей корабельной швабры под рукой – тереть такую необъятную спинищу обычной стандартной мочалкой, это сродни тому, как драить палубу кухонной губкой.
Тот же словоохотливый неандерталец, кстати, однажды небрежно поведал корешам по залу про то, как некая залётная шпана «наехала» на них после тяжкой тренировки, и они позорно сбежали потому, что… «очень-очень на ней устали». А вот на следующий день, как следует передохнув и восстановившись, нашли-таки неразумных обидчиков и, разумеется, законно их отметелили.
Ну и конечно, на всю жизнь улыбкой в душе откликается неизгладимое воспоминание о первом моём робком выходе на арену «качалки» при знаменитом стадионе «Полёт».
Как только я в дурацкой, не шибко спортивной маечке и таких же неказистых трениках осторожно показал массивным старожилам свое хилое тельце, один из местных хохмачей выдал незабываемое, имитируя характерный гнусавый тембр «видюшного» переводчика Володарского: «И наступила эпоха кибо́ргов!». Эта знаменитая фраза с канонически неправильным ударением на первое «о» в слове «кибо́ргов», из культового для всего качковского люда фильма «Терминатор-1» немедленно заставила задрожать стены Святилища. Раздался такой дружный гогот, что я хотел было навострить лыжи домой, обратно в уютную комнатку к кассеткам с «Accept» и макарошкам с котлетами. Но я собрал в кулак всю свою, растерявшуюся было уверенность, и душа моя не дрогнула. Я прошествовал вглубь и отважно лёг под сталь штанги. Правда, самой лёгкой, килограммов на пятьдесят, ибо я всё же успел сообразить, что будет, если меня ещё и унизительно придавит ноша не по силенкам. Так я принял крещение огнем. Качки же, проржались и, вытирая слезы от истеричного смеха, продолжили характерно пыхтеть под тоннами металлолома. Никто больше меня не задирал и не доставал изнуряющими повторами гениальной (тут я совершенно серьёзно) шутки, как обязательно случилось бы в ужасной моей школе.
Как-то в зал забрёл маленький такой мальчишка лет пяти-шести и застыл столбом, увидев зрелище толпы невероятно мускулистых мужиков (я, понятное дело, не в счёт). Никогда я ни до, ни после этого не видел в человеческих глазах такого восхищения, как в огромных глазищах этого пацанёнка. Он, простояв в остолбенении минут десять, и, внутренне настроившись, но, всё же