Но смутить такой мелочью многоопытнейшего мастера было невозможно, и в шумном метро он интимно приближался, вытягивая шею до напряжения жил к лицу Людо́чка, в слепой уверенности сорвать заветный, но привычный поцелуй. Она же «под дурика» отодвигалась в деланном непонимании от прославленного, хоть и новоявленного Маркиза де Сада, и из метро «толстая девочка» вышла вновь в девственной чистоте.
«Профи» упал духом. Он обмяк, плечи его безвольно обвисли, и он понуро и униженно трусил за своенравной жертвой, провожая её на какую-то дикую окраину. На безлюдном и заметённом ветрами пустыре произошло последнее отчаянное Ватерлоо. Ростом он был выше Людочка почти вдвое, и поэтому его истошные объятия и нависания над бедным ребёнком были крайне комичны.
Наконец, ужас поражения совсем обезволил опозоренного соблазнителя, и он жалобно и недостойно заныл: «Люда, ну пожалуйста…». Людок же была непреклонна до конца – всё это убогое шапито несказанно её развлекало, и она предвкушала сочный рассказ подружкам про горе-пикапера. А наш Ален Делон тем временем уже просто позорно голосил: «Люда, ну я прошу тебя! Ну я же заслужил!!!».
После такого крика отчаявшейся души даже жестокая Людок растаяла и позволила чуть-чуть себя облобызать. Пошатнувшееся самоуважение несчастного ловеласа было хоть немного восстановлено, и этой ночью он, по-сиротски вздохнув со всхлипом, мирно уснул в холостяцкой кроватке.
Великодушие и сочувствие – вот что отличает наших сердобольных девушек от прагматичных иностранок! Но признаться, мне было бы приятней, если бы этому глупому обормоту совсем ничего не обрыбилось… Людок, ты намного великодушнее меня!
Не стреляйте в пианиста
Прохладным ласкающим утром я сонным иноходцем труси́л на работку и по обыкновению опаздывал, ибо да, неисправимо грешен, и есть такое «страшное» за мной. Но, несмотря на привычную суету, я неожиданно замер и остановился, хоть опоздал потом уж напрочь. А всё потому, что уязвимое сердце моё так и съёжилось от этой горькой картинки…
Возле торговки пирожками, довольно мерзкой (каждое утро она истошно орёт, цепляясь к ранним прохожим, навязчиво втюхивая вечные свои «с мясом», «с капустой, яйцом», гадко при этом приговаривая, мол, да чего вы два-то берёте, берите четыре, разве этим наешься), в творческом кураже стоит уличный гитарист в лихо заломленном сомбреро и весьма эдак ловко наигрывает какое-то своё «кантри».
Неприятная торговка явно в кантри-роке ни х…я не понимает,