Инга посидела, потом вытащила из сумочки носовой платок. Сумочка упала в снег. Инга подняла ее. Приложила сложенный платок ко рту. Хотя какая разница, если кто-то увидит или услышит ее плач? Кому интересно?
Несмотря на все старания, слезы не прекращались. Время шло. Инга не могла остановиться. Она умудрилась прикусить себе большой палец на правой руке. Только эта боль напомнила ей, что она сидит в сквере на скамейке и плачет. Что она совсем одна.
Рука нырнула в сумочку, вытащила сотовый. Долго Инга перебирала номера подружек, но позвонить ни одной из них так и не решилась. Вздохнув, не в силах сразу успокоить дергающееся дыхание, она бросила трубку обратно.
Не с кем поговорить. Некуда пойти, кроме съемной квартирки с двумя узкими тесными комнатками. С чего началось, к тому и вернулось.
Некоторое время, всхлипывая, Инга просто наблюдала за падающими снежинками. Полет лохматых сгустков замерзшей воды, всего-навсего, успокаивал.
Потом на несколько мгновений ее будто выключили, а когда включили снова, Инга увидела, что на скамейке напротив сидит бедно одетая женщина. Склонившись вперед, она кашляла. Кашель переходил в плач. И опять по кругу.
Инга почувствовала, что ей неприятно, и отвернулась. Между скамейками прошли пять или шесть человек. Парень с девушкой несли в руках по бутылке пива. Они не обратили внимания ни на женщину, ни на Ингу.
Прошло несколько минут. Инга стала замерзать. Домой идти по-прежнему не хотелось. Страх остался при ней, ее лучшее приобретение за последнее время; всепоглощающий страх. Зимний воздух был прозрачным, но горло перехватывало от удушья.
Инга посмотрела на плачущую женщину. Их взгляды встретились. Женщина выглядела ужасно. Исхудавшая, бледная, руки трясутся, пальцы, сжимающие платок, похожи на червей. Суставы раздулись от артрита. Инга не могла понять, сколько ей лет. Могло быть и сорок, и семьдесят, странно.
Инга спрятала свой собственный платок в сумочку, закрыла ее. Неприятно видеть человека, у которого дела обстоят еще хуже. Что-то больно царапало изнутри. Инга встала, отряхнулась, стараясь напустить на себя независимый гордый вид, но ничего путного не вышло. Через пару шагов плечи ее опустились. Голову прострелила боль.
Углубляясь в сквер, сотканный из света и тени, Инга слышала затухающий вдалеке плач женщины.
Вернувшись в свое казенное жилище с паутиной в углах и убогой чужой мебелью, Инга забралась в холодильник. Еды почти не было. Нашлась ополовиненная бутылка коньяка, дешевого и резкого. Инга подумала, что все равно. Ей надо выпить, иначе она сойдет с ума. Лицо Соколова, почти звериное, маячило перед глазами. Оно чудилось Инге повсюду, в каждом углу, в каждой щели, на дне раковины, ванны, в шкафу. Одна в пустой квартире, провонявшей лекарствами – от хозяйки-старухи – Инга чувствовала себя заживо похороненной.
Почти два года здесь – ее островок в большом городе. Учеба сначала на дневном, потом на заочном отделении, клуб. Пойти туда работать пришлось, чтобы избежать