Когда я вернулся, Пат стояла у окна. На ней были только ее серебряные туфельки. Мягкий свет раннего утра прозрачным покрывалом падал на ее плечи.
– Вчерашнее забыто. Ладно, Пат? – сказал я.
Она, не поворачиваясь, кивнула.
– Просто нам не нужно встречаться с другими людьми. Настоящая любовь не выносит чужих людей. Тогда и не будет ни ссор, ни ревности. Пусть катятся они к черту – и Бройер, и вся эта компания, верно?
– Да, – сказала она, – и Маркович тоже.
– Маркович? Это еще кто?
– Та, с которой ты сидел за стойкой в «Каскаде».
– Ах, эта, – сказал я с чувством неожиданного удовлетворения.
Я вывернул карманы.
– Вот, посмотри, хоть какой-то прок от всей этой истории. Я выиграл кучу денег в покер. На эти деньги мы можем еще раз куда-нибудь выбраться сегодня вечером, верно? Только уж по-настоящему, без посторонних. О них мы забыли, а?
Она кивнула.
Над крышей Дома профсоюзов вставало солнце. Засверкали окна. Волосы Пат были пронизаны светом, а ее плечи стали золотыми.
– Так что ты говорила про этого Бройера? Кто он по профессии?
– Архитектор.
– Архитектор, – повторил я, несколько задетый, ибо мне было бы приятнее услышать, что он круглый нуль. – Подумаешь, архитектор, делов-то, Пат, а?
– Да, милый.
– Ведь ничего особенного, а?
– Решительно ничего. – Пат убежденно тряхнула головой и рассмеялась. – Решительно ничего, абсолютно! Делов-то!
– И каморка эта – не такая она уж и жалкая, а, Пат? Конечно, бывают и луч…
– Она чудесна, эта каморка, – перебила меня Пат, – она великолепна, и я не знаю никакой другой лучше, милый!
– Да и я, Пат. Конечно, я не без недостатков и всего-навсего таксист, но вообще-то…
– Вообще-то ты самый любимый на свете воришка булочек и ромодуй – вот ты кто!
В порыве чувства она бросилась мне на шею.
– Глупенький мой, до чего же хорошо жить на свете!
– Только с тобой, Пат! Воистину!
Занималось чудесное сияющее утро. Внизу над могильными плитами рассеивался туман. Верхушки деревьев уже были ярко освещены. Трубы домов выпускали клубы дыма. Первые разносчики выкрикивали названия газет. Мы легли, чтобы насладиться еще утренним сном, сном на грани полугрез-полуяви, и лежали так, тесно обнявшись, согласно и ровно дыша. Потом, в девять, я позвонил сначала подполковнику Эгберту фон Хаке – при этом я назвался тайным советником Буркхердтом, а потом Ленцу, которого попросил выехать вместо меня в утренний рейс.
Он не дал мне говорить.
– О чем речь, детка? Недаром твой Готфрид слывет знатоком вариаций человеческого сердца. Я и не сомневался, что так будет. Желаю всяческих удовольствий юному плейбою!
– Заткнись, – сказал я счастливым голосом, а на кухне заявил, что болен и останусь в постели до обеда. После этого я отбил три атаки сердобольной фрау Залевски, пытавшейся облагодетельствовать меня ромашковым чаем, аспирином и горчичниками. Потом Пат