Это открытие его не особенно расстроило. Как многие русские за границей, Антон обнаружил, что он не то что не испытывает желания тут как-то «натурализоваться» – наоборот, активно хочет оставаться русским. По крайней мере для друзей и для себя самого. Думать и разговаривать вне работы по-русски, читать русские книги, слушать русскую музыку… А работа, хоть в ней и использовался английский язык, национальности не имела.
Кстати, о работе. Как выяснилось, тут, в университете, все пахали на совесть. Студентам предоставлялся довольно большой выбор предметов, но на что-то можно было совершенно законно не ходить, если душа не лежит. Лекций было вообще довольно мало, зато библиотеки были отлично укомплектованы и работали круглосуточно – трудись самостоятельно сколько хочешь. В конце года предстоял письменный экзамен, на три дня, по четыре часа каждый день. В каждый из заходов выдается с десяток вопросов, но ответить надо где-то на две трети, по выбору. Все вопросы серьезные, типичный ответ занимает почти страницу, сообразить надо быстро, а потом успеть бы написать. Фактически, ты сражаешься с бесстрастной машиной, которую не обмануть и не разжалобить рассказами о тяжелой жизни. Но, как постепенно понял Антон, если упорно работать весь год – именно весь год, а не неделю перед сессией – то и в самом деле чему-то полезному научишься, и экзамены сдашь нормально.
Каждому студенту полагался научный руководитель, примерно так же, как было в Москве на последних курсах. Антон попал под начало дядьки лет сорока пяти, в толстых очках, невысокого, полнеющего и лысеющего. Пышные бакенбарды (в Англии на них почему-то была вечная мода) делали его похожим на толстого, но не утратившего интереса к жизни кота. Звали его Алан Стюарт, или просто Алан. Здесь все, познакомившись, начинали называть друг друга по имени, независимо от разницы в возрасте.
В общении Алан оказался типичным англичанином – за его постоянной вежливостью Антон почти никогда не мог понять, что тот на самом деле думает и какими мотивами руководствуется. Но в том, что касалось дела, он был очень неглупым и объяснял все четко и ясно. Как полагается западному университетскому человеку, Алан был слегка чудаковатым. Говорил он всегда медленно и с преувеличенной аффектацией, словно вещал со сцены. Его кабинет был увешан репродукциями импрессионистов и весь завален бумагами пополам с каким-то старинного вида хламом. Но в углу светился широким экраном вполне современный компьютер, а со всякими программными примочками Алан управлялся на удивление ловко.
Через месяц после начала учебного года Антон явился к нему на очередную консультацию. Они, как всегда, обсудили то, что проходили на прошлой неделе, после чего Алан объявил в своей манере сценического монолога:
– Как вы, должно быть, знаете, Тони (для удобства