Однажды Исайя и Андрей, напившись пива в Берлине, по приглашению одной мировой оперной звезды пошли в местную консерваторию. Так вот там все было иначе! Пунктов выдачи еды было едва ли не больше, чем посетителей, а посетителей, надо сказать, было очень много, так как давали не какого-нибудь «попсаря», вроде Верди или Чайковского, а малоизвестного мастера атональной музыки Кароля Шимановского. Пузатые бездуховные бюргеры, тяготеющие, как известно, только к пиву, колбаскам и фашизму, не могли удержаться, чтоб не сходить на классика, писавшего бесконечные потоки хаотичных звуков, а потому набилось их не мало. Но при этом в очереди в буфет стоять необходимости не было. Более того, посетители могли заказывать себе некий сет из напитков и закусок на стол к антракту. Чтобы вообще не ждать. И уж, конечно, в меню не было бутербродов, хоть слово это и было немецкого происхождения. Складывалось такое впечатление, будто немецкие ценители пришли в храм классической музыки, чтобы пожрать! У нас все не так. Как в античные времена, в России люди приходят на представление, чтобы страдать. И страдание начиналось с буфета. Вы думаете посетители так оголодали, что хотят вот этого всего? Вряд ли. Иначе бы они зашли перед посещением театра в соседний гламурный французский ресторан с абсолютно такими же ценами и значительно более высокой гастрономией… Очередь Андрея подошла, и он съел бутерброд с колбасой, запив его капучино со вкусом обсосанной гопниками покрышки.
В зале рядом с Андреем и Исайей сидели две пожилые ценительницы искусства. Возможно, они были подруги, а может, мать и дочь. Когда Исайя стал шёпотом комментировать Андрею увертюру, одна из них (та, что помладше) обдала болтунов презрительным взглядом, означавшим что-то вроде: «Как вы можете так осквернять великое искусство своим мерзким шёпотом?», а вторая сделала замечание вербально, гневно, срываясь на истерику:
– Потише! – шепотом заорала она. – Вы мешаете нам слушать.
Исайя стал говорить таким уже тихим шепотом, что слышно было только Андрею, а дамам теперь приходилось напрягать слух, дабы расслышать разговор варваров. Опера была веселой, водевильной, с осовремененным сюжетом, местами пошловатой. Но эта пошлость даже нравилась трясущимся над святостью оперной культуры женщинам.
– Это так здорово, что наше классическое искусство позволяет себе немного пошалить. – как бы говорили своим поведением они. – А те, кто не понимают этой милой шалости, просто дураки и ханжи.
Но во втором акте случилось страшное. Дулькамаро вдруг перешел с итальянского