к, а не какой-нибудь там октябренок. Подошли пацаны постарше и сказали: «Ленина любишь? Люби его еще сильнее!» – и что есть силы затянули галстук на моей шее. Тогда я усомнился в своем желании носить пионерскую символику и вообще какую бы то ни было символику в будущем. После таких событий подросток обычно становится неформалом. С поступлением в Киношколу в тринадцать лет и лет до шестнадцати круг моих увлечений сводился в основном к кино и театру. Мой одноклассник, сейчас он священник, позвал меня в свою группу Apage Satanas («Изыди, Сатана») играть на гитаре. Играли мы что-то очень «самобытное» и весьма мрачное. А в 1995 году я оказался в Питере, где познакомился с ребятами из группы «Колыбель», и они открыли мне мир питерского андеграунда того времени: Tequilajazzz, «Кирпичи», «Химера», «Югендштиль»… Для меня это было ударом по башке. Я вернулся в Москву с твердым намерением собрать группу. Мой однокурсник Поэт Иосиф Бродский Сериал «Место встречи изменить нельзя» Напиток Чай из горных трав хит-лист героя Паша Баршак, с которым мы потом снимались в фильме Алексея Учителя «Прогулка», оказался бас-гитаристом. Мы создали новую группу и не придумали ничего лучшего, чем назвать ее «Гренки». Играли, играли, записали альбом в Питере с духовой секцией «Ленинграда», но наша группа состояла в основном из актеров, вдобавок тотальных раздолбаев. Собираться на репетиции и концерты становилось все сложнее, и группа со временем распалась. Тем не менее в институте я позиционировал себя как рокер, а в музыкальной тусовке нас считали театралами. Пять лет назад мы с друзьями собрали группу с говорящим названием Pokaprët, отыграли больше пятидесяти концертов за это время, покатались по миру, записали сингл «Социопатия» и планируем в ближайшее время записать альбом. К сожалению, моя работа в театре и кино не дает возможности заниматься группой в полной мере, и сейчас мы стали называть себя «зимней группой», так как активизируемся в декабре и гдето в марте берем паузу. Но летние музыкальные фестивали мы тоже очень уважаем и с удовольствием принимаем в них участие. Ты часто играешь следователей. Почему в нашем кино так популярен этот образ, хотя в жизни опера – непопулярные фигуры? У меня была такая история. Я снимался у Лунгина, он на меня посмот рел внимательно и сказал: «Я знаю, кого ты должен играть – Шерлока Холмса!» Он увидел во мне Холмса, как увидел Ивана Грозного в Мамонове. Но играть его не предложил. А Рома Волобуев, Рома Прыгунов и Илья Максимов предложили мне сыграть следователей одновременно, и я понял вдруг, что это одна и та же роль. В принципе, это забавно: три разных режиссера снимают три разных фильма про одного чувака, следователя с суицидальными наклонностями. Наверное, если бы я чуть серьезнее к себе относился, то не позволил бы себе этого. Но, поскольку я понимал, что всем по большому счету плевать, а с этими ребятами мне интересно, я себе разрешил такую шалость. Насколько серьезно ты относишься к обвинениям в мачизме со стороны журналистов? Не только журналистов, но, бывает, и кол лег- актеров. Читал в интервью коллеги, что играть все время мачо, как это делает Цыганов, – очень глупо, что я и в жизни уже, видимо, не отделяю себя реального от себя в кино. При встречах он улыбается и здоровается со мной. Но мне, честно говоря, не так интересно вникать, что он обо мне думает. Я представляю себе, что такое играть мачо, и, во-первых, не вижу в этом ничего предосудительного, а во-вторых, мне кажется, к моим работам в театре и кино это особого отношения не имеет.
