«Излечение всегда проходит через боль», – любил поговаривать Готфрид, колдуя над моей рукой. В качестве обезболивающего он окуривал меня какими-то благовониями, и их запах смешивался с запахом моей крови.
«Сам по себе опий вреден, но стоит в него добавить вытяжку из африканской лианы – о! Тогда он превращается в поистине чудодейственное снадобье, погружающее в чудесные сны», – говорил Костоправ, держа в руках окровавленные щипцы.
В мареве сквозь дым и крик мой мучитель казался монстром, съедающим мою руку – палец за пальцем, кость за костью. Пытка с небольшими перерывами длилась целый месяц. Когда я приходил в себя, то мог уйти – и уходил, но возвращался за следующей порцией боли и запахом благовоний, который хотелось вдыхать вновь и вновь. Я вырывался из тисков и кричал, что убью проклятого Костоправа, но тот только смеялся и снова принимался за свое дело, заменяя мои раздробленные кости на целые. Я не знал, где он их брал. Не спрашивал. По вечерам к Готфриду приходили какие-то мрачные личности, иногда оставляли мешки и звенели монетами на выходе.
Через месяц я уже мог сгибать пальцы. Но это была не моя рука – до кисти ее покрывал слой меди с подвижными сочленениями. Внутри нее находился миниатюрный пароэфирный двигатель, и, когда я шевелил пальцами, сквозь тонкий металл раздавалось тихое звучание камертонов. Еще через неделю Готфрид вложил мне в руку кили.
– Неплохо, – сказал он, когда я прострелил центр мишени, стоящей в конце узкого переулка за его домом.
– Я не буду больше стрелять, – ответил я, глядя на пистолет. Из его дула вырывалась струйка пара. Внутри все еще дребезжал камертон, превративший энергию испарившейся воды в чистый эфир, вытолкнувший пулю.
Переулок был похож скорее на место для казни. Расстрелянная мишень с продырявленным центром сползла по стене.
– Неплохо, но недостаточно быстро для стрелка, – продолжил Костоправ, будто не замечая моего ответа. – Хотя ты заслужил поощрение.
Он бросил мне закупоренную склянку, в которой клубился туман благовоний. Я стоял и наблюдал за тем, как его потоки, словно живые, пытаются вырваться на свободу. Готфрид усмехнулся и пошел к узкой дверце черного хода, но вздрогнул, остановился и оглянулся, когда брошенная мною склянка разбилась о каменную стену. Всё так же усмехаясь, он пожал плечами и вернулся в дом, а я упал на колени, собирая трясущимися руками осколки стекла, сохранившие желанный аромат.
– Зачем я тебе? – спрашивал я у Готфрида.
Я жил у него в особняке. Мне больше некуда было пойти – не было ни дома, ни семьи. А здесь был Готфрид и запах опиума, смешанного с африканской лианой. Я уже узнал, чем занимается Костоправ. За скромной внешностью скрывался делец, поставляющий из Нового Света безмолвных слуг. Наверное, каждый третий