Нина не сразу поняла, что отец играет на деньги. Наверное, это произошло в тот дождливый осенний вечер, когда игроки до последнего сражались под сиреневым навесом. Отец пришёл нервно весёлый, от него слегка попахивало спиртным и вкусным табаком. Привычку к выпивке и курению лёгких дорогих сигарет он приобрёл в своём «шахматном клубе». Это потом уже сигареты пошли дешёвые, вонючие, а лёгкий винный аромат сменился самогонным выхлопом, но Нина ничего этого долго не замечала, отчасти из-за постоянного отсутствия. Да и находясь дома, она пребывала в привычной отключке, перебирая, как скупой рыцарь, жемчужины городских впечатлений.
А тогда, осенью, она вдруг с поразительной ясностью увидела, как отец, стоя к ней спиной, достаёт из кармана куртки мятые, мокрые бумажки. И по характерному шелесту, и по выражению спины отца она сразу поняла, что он расправляет и складывает по номиналам деньги, много денег, при этом тихонько и довольно насвистывая, чего с ним давно не случалось. Почувствовав взгляд дочери, он обернулся и подмигнул, и она поразилась его мальчишеской улыбке и выражению таинственности, как будто они были заговорщиками.
Теперь Нуля ездила в Питер одна и, проходя знакомыми маршрутами: заходя на выставку в Манеж, забегая на минутку в пышечную на Желябова, чтобы выпить чашку сладкого бочкового кофе с обсыпанными пудрой пышками, – она представляла, что рядом с ней, с неизменным стаканом крепчайшего кофеина, устроился брат Гринечка. Который, слава богу, нашёлся, но с Нулей больше нигде не бывал, занятый делами.
Иногда она заходила к матери, которая резко передумала умирать, а навострилась пулемётной очередью колотить по клавишам компьютера, сочиняя то стихи, то рассказы и даже начала писать роман, но, запутавшись в персонажах, бросила. У мамы, как правило, сидел коллега по перу, некий Александр Сергеевич, и до Нули, в одиночестве пьющей чай с чёрствым, из кулинарии, пирогом, доносились его хвалебные восклицания: «Вот это стиль! Лихо, лихо закручен сюжетец!», – которые, как впоследствии выяснилось, относились к его собственным творениям.
Гриню застать удавалось редко. Теперь при встрече он её никогда не целовал, как бывало, а кидал: «привет – пока» или походя и больно ерошил волосы. Лишь один раз, в прихожей, явно волнуясь, спросил, не помнит ли она, где мать хранила старые серебряные украшения. На невразумительное «мэканье» резко бросил: «Забудь!» и умчался. Но Нина не забыла и после того ужасного случая то и дело вспоминала, как Гринечка колебался спрашивая, как резко и зло, махнув рукой, кинул «забудь». Как потом, уже после, посмотрел на неё с тревогой, когда, придя не вовремя,