И Зинаида Тимофеевна погрозила кулаком куда-то вбок, совершенно непонятно, кому и за что. Затем, воровато оглядевшись, перекрестилась на часы.
– Надо из дому иконку принести. Везде понаразвесили, а на входе… Как они только живут? Дёргаются, ёрзают туда-сюда, размножаются, суетятся. А бога нет ни в ком. Неуютно в них богу. Холодно. Темно. Стыдно.
Санитарка посмотрела в окно на предрассветную мартовскую тьму, издала что-то среднее между презрительным «а!» и мрачным протяжным «о-о-о…», оставила доморощенную философию и вернулась к надраиванию полов. Потому что в пять утра в приёмном покое родильного дома надраивание полов – самое что ни на есть уместное занятие. Тут бы даже бог не возразил. Если бы ему было до этого дело, конечно же.
Кадр двадцать девятый
«Я же его люблю!»
В приёмном, примостившись на краешке стула, сидела худая, утомлённая женщина лет сорока. Может, тридцати восьми. Хорошо потрёпанных тридцати восьми-сорока лет. Рядом с нею, охая, перетаптывалась юная тощая девица с выдающимся животиком. Обе выглядели испуганно.
– Паспорт и обменную карту! – размяла связки дежурная акушерка.
– Мы к Маргарите Андреевне, – извиняющимся тоном тихо пробормотала женщина.
– Но паспорт и обменная карта всё равно нужны, – смилостивилась та, став елейней. Не от сострадания, разумеется. А заслышав имя-отчество великой и ужасной всемогущей старшей акушерки обсервационного отделения Маргариты Андреевны Шрамко. А где Шрамко – там и Мальцева. Ну их! Если это их клиент, то и разговаривать можно помягче, колпак не свалится.
– Паспорт есть, а обменной карты нет, – вскочила худая женщина.
– Нехорошо! Почему не обследовались?
– Мы, это… – дама дрожащими руками достала из сумочки паспорт и протянула его акушерке приёмного. – Сначала я не знала, а потом, когда она уже сказала… Ну и к тому же беременность – не болезнь! Чего лишний раз врачей тревожить?
– Да не ваш паспорт! – изучив не только фамилию-имя-отчество, но и странички с прописками и семейным положением, акушерка вернула документ. – Не вы же рожаете!
– Ой, ну да. Я думала… Она же моя дочь.
– Взрослая уже девочка. Вон, рожать пришла.
Женщина извлекла из сумочки ещё один паспорт, по дороге уронив на пол дешёвую пудреницу. Та расколотилась вдребезги.
– Аккуратней нельзя?!
– Извините, – покраснела женщина и, неловко присев на корточки, стала собирать осколки.
– Оставь, милая! – вплыла в предбанник приёмного покоя Зинаида Тимофеевна. – Я сама. А ты чего тут из себя директора Советского Союза строишь?! – рявкнула она на акушерку.
– Ой, девочки, больно! – махом записав в «девочки» и молоденькую акушерку, и собственную мать, и пожилую санитарку, запрыгала на одной ножке юная роженица, придерживая обеими руками живот.
Из обсервационной смотровой приёмного покоя в предбанник вошли Маргарита Андреевна и Татьяна Георгиевна.
– Вот,