Целыми днями в отеле поили. Заливая водку газировкой, бармен пел:
– Ром-тириром! Тириром-ром-ром! Хорошо, друг!..
Последние пьяные, мы молча валялись на лежаках. И мы не удивились, когда из моря вышел, спотыкаясь, человек.
Он сказал нам «салам», а потом «бонсуар», но вгляделся в наши странные тапки и толстые лица и на хорошем русском спросил врача.
– Я дизайнер.
– Я бухгалтер.
– Я писатель.
Он засмеялся и плюнул кровью.
– Ты нарисуешь мне носилки на песке. Ты посчитаешь дырки в моём боку. А ты споёшь, пока я сдохну.
Море сделало долгое «шшш» и застыло, и я спросил, каких ему песен.
Он лёг на пляж, сказал, что всё сейчас исчезнет и что хотелось бы наоборот.
И я спел, как всё возникло.
Встал в пять, пошёл работать
Уволили, а всё равно встал в пять. Пошатался по тьме, лёг обратно. Надо было как-то жить. А как жить.
Обнял себя от ужаса, не помогло.
Посмотрел в окно. Посмотрел в другое.
– Свет, – сказал.
И настал одинокий день. Пустой, пустейший совершенно.
Любил порядок и чтобы всё по-честному. Избегал дождя и разговаривать. Слова и капли всё не вставали как надо.
Работал уборщиком, потом уборщиком, потом уборщиком, потом старшим уборщиком – руководителем бригады.
Что-то такое зачем-то нашли в бумагах, какую-то гнусь, какой-то лаз, и уволили из порядка в хаос легко и не заплатив.
Уравняло с дождём.
А вот и хорошо, что некуда идти. Сверху ливень без конца, снизу лужа без начала. Так всё бесформенно, что и незачем идти, и не надо.
Стоял и стоял у окна, ждал в этой жиже хоть кусочек твёрдого. И на секунду появилось небо.
В холодильнике нашлись гнилая зелень и огурец. Зелень понюхал и выбросил, огурец разломил и съел.
Стал считать, сколько осталось денег, сколько можно на них купить огурцов и сколько нужно их в день, чтобы выжить.
Выжить не получалось.
А кто-то, подумал, ездит на море. Кто-то, подумал, ездит на светлые острова.
А раньше даже писал стихи. Не хотел убирать офисы, а хотел космонавтом, а лучше астрономом, чтобы самому никуда не летать, а смотреть на них в трубу. На самом деле там, в трубе, не видно никаких деталей, а всё такое же говно, но крупным планом.
Настала снова ночь, из тучи выпали луна и звёзды. Когда-то выучил, чтоб веселить девчонок, всё небо наизусть, но всё, забыл. Вот разве что Медведица, вот звёзды с краешка ковша и до кончика ручки: Дубхе, Мерак, Фекда, Мегрец, Алиот, Мицар, Бенетнаш. В детстве верхом на Мицаре сидела совсем незаметная звёздочка, но то ли звёздочка пропала, то ли сам состарился. Не вспомнил имени – видимо, выдумал.
Вымыл посуду. Вымыл полки. Вымыл пол. Постоял. Постоял. Постоял. Вышел. Или слишком рано, или слишком поздно. Нигде и никого.
Сквозь остатки дождя уже проступили дороги. Постоял на углу. Посмотрел наверх, увидел безымянную чёрную птицу. Птицы всегда одинаковые, как буквы. Посмотрел вниз, увидел жабу. Удивился. Давно – возможно, никогда – не видел жаб вживую.
Вернулся домой. Вымыл пол ещё раз.
В офисе ждали мужчина и женщина. Мужчина блестел, будто его только сделали. Женщина была одета так хорошо, что казалась голой. Она пилила ногти, а мужчина ел из картонки что-то полезное, травы и семена, и задавал, жуя, вопросы.
– Претендуете на вакансию младшего менеджера по клинингу. Почему?
– Хочу порядок.
– Чем привлекла вакансия в нашей компании?
– Не понимаю вопроса.
Женщина хихикнула.
– Кем видите себя в нашей компании через десять лет?
– Через что?
– Десять лет.
– Не понимаю вопроса.
Женщина хихикнула. Мужчина вздохнул.
– Ладно. Берём. Свободны до послезавтра.
Пошёл домой, и снова было всё определённо, всё нормально, нет, не нормально – очень хорошо, всё – так! Сел на скамейку послушать мир, закрыл глаза, и под веками проступило то детское небо и та забытая звёздочка:
– Алькор!
И люди – заметил вдруг людей – обернулись на крик.
Спал всю субботу. Думал: порядок! Написал стихи. Но, конечно, никому не показал.
И настал одинокий день.
Было