И душу свою отдаю тебе до конца наших дней[2].
Фаре нужно было иногда подсказывать слова, но она произносила их с таким пылом, что Дуган был тронут.
Надевая своей Фее на палец кольцо из ивовой лозы, он очень четко произносил священные древние клятвы, но ради Фары перевел их на английский язык:
Я делаю тебя своим сердцем.
При восходе Луны.
Чтобы любить и почитать тебя,
Всю нашу жизнь.
И пусть мы возродимся,
Пусть наши души встретятся и все узнают.
И снова будут любить
И помнить[3].
Мгновение она казалась растерянной и ошеломленной, но потом объявила:
– И я тоже.
Этого было довольно. Отныне она принадлежала ему. Вздохнув, словно он сбросил тяжелый груз, Дуган освободил их руки и отдал Фаре обрывок пледа.
– Оставь его себе и храни у сердца, – сказал он.
– О Дуган, а мне нечего подарить тебе! – с сожалением воскликнула Фара.
– Ты подаришь мне поцелуй, Фея, и на этом дело будет сделано.
Фара бросилась к Дугану и неумело прижала свой маленький ротик к его губам, а затем с громким чмоканьем прервала поцелуй.
– Ты – лучший муж, Дуган Маккензи, – заявила она. – Я не знаю другого мужа, который мог бы заставить лягушку так высоко прыгать, придумывал бы такие умные клички для лис, живущих под стеной, или бросать три камня одновременно.
– Только мы не должны никому об этом рассказывать, – предупредил Дуган, все еще пошатываясь от поцелуя. – До тех пор, пока не станем взрослыми.
Фара согласно кивнула.
– Мне лучше вернуться, – сказала она неохотно.
Дуган согласился и, опустив голову, поцеловал ее еще раз более нежным поцелуем. В конце концов, это было право мужа.
– Я люблю тебя, моя Фея, – прошептал он вслед девочке, которая, сжимая в руках плед, молча побрела по проходу, украшенному яркими цветами.
– Я тоже тебя люблю.
На следующую ночь маленькая Фея разбудила Дугана, приподняв одеяло и проскользнув к нему на узкую койку. Он открыл глаза и в тусклом свете одинокой свечи увидел копну серебристых кудряшек, рассыпавшихся у него на груди.
– Что ты делаешь, Фея? – сонным голосом спросил он.
Она не ответила ему, просто вцепилась в его рубашку с несвойственным ей отчаянием. Ее тело сотрясала дрожь, а из ее горла вырывались тихие, бессловесные рыдания.
Дуган инстинктивно обхватил ее руками и крепко прижал к себе, паника охватила его до мозга костей.
– Что случилось? Тебе больно?
– Н-нет, – запинаясь, ответила она, не поднимая головы.
Дуган немного успокоился, однако тревога не оставила его: он увидел, что его поношенная ночная сорочка спереди вымокла от ее слез. Он приподнял голову, чтобы проверить, не заметил ли ее присутствия кто-то из двадцати или около того мальчиков, койки которых стояли рядом или напротив, однако все было тихо, насколько он мог судить. Фара никогда