– Куда же он делся?
– Так вот же он-с, – откликнулся французишка.
И мы, пройдя еще пару шагов, увидели распростершееся на полу тело. Человек лежал, уткнувшись лицом в скатерть, – ее он стянул со стола, когда падал. Осколки сервиза разлетелись по гостиной.
– Вот те на! – воскликнул надворный советник Косынкин.
Я склонился к незнакомцу и приподнял его голову. Он был мертв, сюртук на спине под левой лопаткой пропитался кровью.
Я бросился к выходу, вниз по лестнице, выбежал на улицу и оказался на Невском. Купцы и приказчики все так же шли по своим делам. Кавалеры флиртовали с дамами. Напротив парадного остановилась подвода, ее хозяин поправлял грозившие свалиться тюки.
– Сударь, сударь! – я подскочил к нему. – Вы не видели, кто только что выходил из этого дома?
Он вытаращил на меня глаза, удивляясь, как это я мог подумать, что он приметит случайных прохожих, когда он занят своими пожитками.
– Простите, ваше благородие, но мы никого не видели.
На подводе сидели мальчик и девочка. Толстая баба, жена этого мещанина, развернувшись вполоборота на козлах, придерживала детей. Их отпрыски поверх материнской руки смотрели на меня волчатами. Баба на мой вопрос только покачала головой и скороговоркой прибавила:
– Простите, барин, да мы не смотрели по сторонам.
На улице появились надворный советник Косынкин и мосье Каню. Я развел руками, показав им, что упустил убийцу.
– Вот что, Жан, – сказал я камердинеру. – Найди дворника и позови полицеймейстеров. А мы поедем к графу Румянцеву. Государственный канцлер ждать не будет.
– Дом у вас большой, нужно бы и прислуги побольше, – посоветовал по пути надворный советник Косынкин. – А то ж вот убийца зашел и ушел, никто и не видел.
– Я не рассчитываю надолго задерживаться в Петербурге, – ответил я.
Спустя полчаса мы были на Английской набережной. Поднялись к парадному подъезду, встреченные свирепыми взглядами каменных львов, и швейцар отворил высокие двери. Мы вошли в дом государственного канцлера.
Известие о том, что графа Румянцева хватил удар, застало меня в Лондоне перед самым отбытием в Россию. Выглядел он неважно. Впалые щеки посерели, фигура его сделалась угловатой, запах от него исходил нездоровый. Я улыбнулся ему, но не стал скрывать озабоченности, вызванной нынешним состоянием государственного канцлера. Я подошел к креслу, наклонился, обнял Николая Петровича, и мы трижды расцеловались.
– Смотри-ка, – сказал он присутствовавшему в кабинете Александру Дмитриевичу Балашову. – Андрей Васильевич русских обычаев не забыл!
Несчастье сказалось и на его речи, говорил он с трудом,