Выбранные дорогами. Николай Князев

прекрасный парижский день, в процессе променада по набережной Сены, наш образцовый гражданин замечает периферийным зрением женщину, которая кидается в мутную воду под мостом Мирабо – и господин Кламанс невозмутимо идет дальше. Он не лезет в поток чтобы не простужаться. Совершенно нормальная, между прочим, реакция – я бы тоже не полез, и у меня пудовая отмазка: я скверно плаваю. Да и вообще… Спасение утопающих – дело не боярское – на то есть профессионалы… Но героя Камю подобное мелкое обстоятельство совершенно раздавило и подкосило, ему настал Zusammenbruch, он сдулся как резиновая женщина, осознав, что он такой же хлам… В результате товарищ бежит в толерастические Нидерланды, глушит шмаль по кофешопам и обращает избранных на предмет того, насколько страшно жить…

      Мой же процесс можно даже, полагаю, назвать подъемом: от представления что я свинья, а остальные – ангелы, к осознанию, что гомо вообще – нечто вроде гибрида свиньи и ангела, при всей странности такого объекта с биологической точки зрения.

      (Штрих – пунктиром: Верлен, пишущий нежные стихи о любви той, на которой он женится потому, что после проституток хочется невинного существа; а невинное существо оказывается в придачу несообразительным как пробка… И вот существо беременно, а под руку подворачивается Рембо – не тот, который первая кровь, но тоже супер. И они бегут с автором проалкоголенного судна и сезона в аду от невинной в Бельгию, и там между ними вышла ссора, и Верлен стреляет, из пронзенной руки кровь алым струится потоком, и «мои тюрьмы», и «мои больницы»; и Рембо завязывает с силлаботоникой, едет в Африку зарабатывать денежку и умирает в Марселе, который не Пруст, на заре славы от кишечной инфекции, оставив единственное фото для Википедии; Верлен же, poete maudit, тянет абсент из тысячи репродукций и немытого стакана. “ Такова моя теория» – сказал он: ” L homme состоит из двух существ – un cochon et un ange… ” «Свинья и ангел…»)

      **

      Отступая немного в сторону – то, что после Пушкина французы оказались в русской литературе под немцами, мне кажется – прискорбный факт. В Достоевском нет ничего французского, он вылитый пруссак: тяжелый, многословный, набожный, пиво под сосиски… Хотя, похоже, предпочитал чай… Чтобы все умерли, а он мог свой чай пить… Но, без сомнения, не пунша пламень голубой… Весь реализм просто и реализм социалистический – от Радищева до Солженицына – у нас не насмехаются, но клеймят, не рассказывают, но возглашают, стоят в позах и сугубо, исконно мыслят. Литература ковыляет по болоту на ходулях, подобная ходячему замку из мультфильма Миядзяки: кладбищенски смурная. Ницше, который но мнению интернета голышом фоткался в компании Лу Саломе и своего друга Пауля Ре (увы, фейк, правильный вариант: эмансипированная Лу стегает кнутом парочку, запряженную в повозку наподобие двух ослов), тщетно пытался убежать от германской серьезности – в конце концов серьезность нагнала его в образе воли к власти