Все встали, гремя стульями. Красавица Ермакова, староста, выбежала с букетом. Оттараторила заученное «Дорогая-алла-борисна-с-новым-учебным-годом-пусть-он-будет-очень-очень-хорошим…» и сделала глупый книксен. Верзила Горев фыркнул, а Ванька так воодушевленно уставился на загорелые Ермаковские ноги, что Алине захотелось его треснуть.
Борисовна чопорно приняла белые гладиолусы, кивнула:
– Спасибо, Инга! Очень красивые.
– Не, ну нормально?! – Тощий Дерюгин, почему-то прозванный в классе Медведем, шлепнул по парте дневником. – Как будто одна Ермакова с цветами пришла!
– Подарите и вы, Антон. – Борисовна протянула сухонькую ручку.
Той же чести удостоились отличница Карина Дасаева и подруга Ермаковой Анютка, похожая на приболевшую овцу. Остальные букеты было велено положить на стол. Алина шмякнула астры поверх общей кучи и снова затаилась под капюшоном.
Борисовна оглядела цветочный монумент, удовлетворенно кивнула и поманила кого-то с задних рядов:
– Вы двое, идите сюда.
Чернокожий и тот, светлый, вышли к доске. Светлый почему-то с рюкзаком.
– Ребята, вот наши новенькие. Игорь Ситько и Александр Чернышов.
Чернокожий, звякнув металлом, растрепал каштановые вихры и заученно пробасил:
– Че́рнышев! Ударение впереди, после «ш» идет «е», – потом добавил: – Зовите меня Алекс или Винт, последнее рекомендуется.
– Давайте-ка без винтов! – поморщилась Борисовна. – И о форме одежды подумайте. Что ж вы звените, как раб на галерах?
– Говорили, форма у вас свободная, – с чуть заметной агрессией ответил Винт.
– Свободная – не значит вызывающая. Садитесь!
Алекс, он же Винт, ушел вглубь, к уже выбранной парте. Игорь пробежал глазами по классу, улыбнулся и… помахал Алине.
– Одна ли вы, милая леди?
– Нет, – прохрипела леди, – со мной Кира, она скоро приедет.
– Как жаль, – покачал головой Игорь, – тогда разрешите… разреши… хотя бы на пару дней.
– Да мне-то что, садись.
– Спасибо! – Он подмигнул ей и тут же устроился рядом.
Зачем, зачем было к ней? Там, сзади, полно свободных мест. И слева пусто, перед учительским столом. Но нет! Ему надо сюда! Влез со своим теплом, запахом смолы и гвоздики, разложил чистенькие тетрадки, затаился как паук… Плохо видит? Вряд ли. Тогда в чем же причина? И это издевательское «леди»… Хотелось оттолкнуть, крикнуть: «Уйди!», а потом схватить за руку, сжать до боли и умолять: «Останься, пожалуйста, останься!..»
Алина скосила глаза. Мужская рука, а такая изящная! С ровными ногтями и тонкими линиями вен. Сильная, чужая, властная, не оставляющая никакого шанса на спасение. Почему хозяин этой руки – здесь? Не там, с одной из двенадцати, что разодеты в пух и прах, а здесь, с недокормленной мартышкой Алиной Седовой?
Рука сползла под парту, высунулась снова, и на Алинин раскрытый дневник легла шоколадная конфета в ярком фантике. Конфета? Ей?! Алина испуганно сжалась. Здесь явно был какой-то подвох. Но какой? Там, внутри