– Случилось что? – лавочница прониклась состраданием, наблюдая, как большие серые глаза девушки наливаются слезами.
– Нет, нет… Ничего… – отвечала барышня, не поднимая взгляд.
Резкий толчок качнул пассажиров, дав им верный знак, что поезд тронулся и путешествие начинается.
– Ты, дитё, не держи в себе… Поплачь, если хочешь. Полегчает, вот сразу увидишь, – Нюра доверительно наклонилась к своей попутчице и разговаривала с ней теперь не громко, будто с близким человеком. Такую разительную перемену можно было бы пояснить только тем, что сама лавочница пребывала в крайней степени расстройства и напряжения, искала способ отвлечься от всех этих незнакомых звуков и ощущений, связанных с движением поезда.
Вокзальная платформа медленно поплыла в окне, фигуры провожающих, каждая из которых отбрасывала перекрестье теней от света фонарей, двигались все быстрее, наконец, мелькнул черный столб семафора, и барышня в шляпке искренне разрыдалась, припав к плечу Нюры.
– Спаси и сохрани… – священник, наблюдая эту картину и растерянный взгляд некогда нахрапистой рыночной торговки, покровительственно осенил рыдающую юную особу крестным знамением и тут же отвернулся к окну, впадая в дрему.
Обычно суровая, тертая судьбой и рыночными нравами, Нюра имела в своем словаре множество речевых оборотов на все случаи жизни. С колким взглядом и резким лексиконом лавочницы с Болота были знакомы и маклаки, и рыночные попрошайки, и даже городовой Палпалыч, набравшийся наглости на Троицу испросить изрядное количество «капусточки на дегустацию». Сама не находя тому объяснения, Нюра констатировала, что на этот случай жизни у неё заметить нечего. Все, что смогла сказать торговка, так это – «…да что ж такое..», после чего положила свою тяжелую ладонь на спину юного, всхлипывающего создания. [7]
– Золотко, ты хоть скажи, чего стряслось-то? – лавочницу уже не тревожил необычный и ритмичный стук колес под днищем вагона и тошнотворное его покачивание.
Ответа не последовало. Лишь череда затихающих тихих всхлипываний дала Нюре понять, что барышня начала справляться со своим нервным припадком.
– Простите меня за… – только «институтка» оторвала голову от мощного плеча торговки, как со скрипом отворилась дверь на площадку, где в проеме появился жандарм железнодорожной полиции, а за ним какой-то пожилой мужчина в картузе и хорошем, дорогом кафтане. Тот самый купец, который в деталях описал полиции хозяйку дома заговорщиков.
Дверь захлопнулась за вторым жандармом с пышными усами, что следовал последним.
Кинув взгляд на публику, уже обустроившуюся на своих местах, первый жандарм обернулся к гражданскому с вопросительным