Она покачала головой и мягко заговорила:
– Я испугалась не вас, Гидеон. Я только испугалась за вас, когда услышала, как вы кричите. Вы… вы нездоровы, да?
– Да нет, я не болен. Я… – Он осекся, не зная, что сказать. И остановился на благословенно земном деле застегивания рубашки. – Почему вы не в постели?
Уиннифред встала, по-прежнему не сводя с него внимательного взгляда.
– Мне захотелось выпить молока. Я проходила мимо вашей двери и услышала…
– Вам следовало позвать служанку.
– О! Если вы предпочитаете, чтоб пришла служанка, я могу разбудить Бесс и послать ее к вам, и…
– Нет, за молоком… – Он покачал головой, злясь на себя и на ситуацию. – Не важно. Я бы хотел побыть один, Уиннифред.
– Ох да, конечно. – Она заколебалась, повернулась, чтобы уйти, потом снова обернулась, нервно теребя руками пояс халата. – Иногда, если меня что-то тревожит, мне помогает разговор с Лилли. Если вы хотите рассказать мне о своем сне…
– Не хочу. – Голос его был отрывистым, но Гидеон ничего не мог поделать. Желание принять то, что она предлагала, рассказать ей все, буквально переполняло его. Ощущение было новым для него – он никогда прежде не испытывал соблазна поведать кому-нибудь о своих снах, даже брату, – и почувствовал себя трусом. Сам сон и причина этого сна – это его бремя. Он это бремя заслужил и будет носить его в одиночку. – Я не желаю это обсуждать.
– Если вы уверены…
– Уверен. – «Бога ради, уходи же». – Спокойной ночи, Уиннифред.
– Да, хорошо. – Она слабо улыбнулась ему. – Спокойной ночи, Гидеон.
Она снова повернулась и быстро выскользнула, щелкнув дверью. После этого он еще долго стоял не шевелясь, уставившись в одну точку. Это было бы так просто, вначале подумал он, так просто позвать ее назад.
Он с минуту раздумывал над этим, пока не удостоверился, что она уже не услышит его голоса, если он сдастся и окликнет ее.
Потом он подумал, как легко было бы выскользнуть из комнаты и догнать ее в коридоре, пока она еще не ушла к себе.
Минуты шли, и он начал представлять, каково было бы бесшумно пройти по дому и тихонько постучаться к ней в дверь. Она бы впустила его, ни на секунду не задумавшись о том, что это неприлично. Она ведь не думала о неприличии, когда пришла к нему в комнату, не так ли?
Теперь он представлял, как она закрыла бы дверь, мягкую постель, на которой они сидели бы, пока он рассказывал бы ей о своих ночных кошмарах. Он подумал о том, какой понимающей она была бы, какой сострадающей. Как легко ему было бы эгоистично обернуть это сострадание себе на пользу. Как это прекрасно, как успокаивающе для мужчины забыться в объятиях женщины… С Уиннифред это было бы нечто большее. А больше он не имеет права взять, как и не в состоянии дать.
И все же он продолжал неподвижно стоять и мучить себя запретными образами. Трудно сказать, как долго он позволял буйствовать своему воображению и сколько бы еще это продолжалось, если б не послышался тихий стук в дверь.
Уиннифред.
Ему