– Хорошо получилось. Уговорил этого чеха-врача, чтобы пустил к тебе, Лёва… – торопливо затараторил гость, разворачивая пакет. – Вот, выменял на черном рынке у одной «айнвазерки». Колечко ей понравилось с камушком.
«Айнвазерками» заключенные называли немок, в большинстве проституток, что кроме обслуживания мужского состава СС, еще наблюдали за работами.
– Ну, чем порадуешь на этот раз, Соломон? – Каневич довольно усмехнулся. – Показывай!
Пельцер, Круминьш и Рубинштейн одновременно сглотнули слюну, когда увидели на тумбочке «Короля» половину буханки белого хлеба, увесистый шматок настоящего сала и два брикета хорошего табака.
Лев прищурился, разглядывая богатство.
– Что хочешь, Соломоша? – он повернулся к Клейману.
Тот молитвенно сложил руки на груди.
– Ради бога, похлопочи за меня перед врачом! На пару недель сюда бы мне, в ревир. Отлежаться… Силы на исходе, не могу я камни таскать, охранники уже косятся, того и гляди пристрелят как собаку!
– Хорошо, поговорю, – Каневич отломил от брикета табак, накрошил в бумагу и, послюнявив ее край, свернул самокрутку. – Но не обещаю, что получится. Зажги!
Соломон торопливо чиркнул спичкой, «Король» глубоко затянулся, выпустил дым, откинулся назад на подушку и умиротворенно закрыл глаза. Он чувствовал, как четыре пары глаз жадно следят за его движениями, смотрят на шикарную еду, ожидая, когда обладатель этого богатства поделится с ними. Но Лев не спешил этого делать.
– Как там в бараке? Что про нас говорят? – поинтересовался Каневич после пятой затяжки.
– Да ничего особенного. Пару шавок вякнули, что вы сачкуете, отлыниваете от работы в ревире, и всё.
– Кто именно? – Лев открыл глаза, внимательно посмотрел на Клеймана.
– Да этот… как его? Негуляйполе. И мой земляк Лёня Перельман.
– Вот как? Ну, хорошо. Иди, Соломоша. В следующий раз табачку побольше постарайся выменять. Есть на что? А я с чехом сейчас же поговорю насчет тебя.
– Найдем! – довольный одессит выскользнул из палаты.
Тотчас после его ухода в конце коридора раздался дикий вопль. Кричали в какой-то палате, истошно, обреченно, по-звериному. Каневич поморщился и тоном, не терпящим возражений, приказал Пельцеру:
– Прикрой дверь посильнее! Черт! Умереть достойно не могут!
Харьковчанин подчинился. Круминьш и Рубинштейн переглянулись. Если бы эти молчаливые взгляды заговорили, то палата наполнилась бы словами ненависти.
Врач ревира концлагеря Эбензее чех Ярослав Степански не возражал. Он, было, хотел заикнуться о том, что в последние два дня недавно назначенный главный врач Йохан Баумейстер приказал ему сделать больным с десяток смертельных инъекций, но передумал. Из канистры в шприц набирался бензин, и когда больной