Меня очень тронул Гёте, хотя, наверное, я далека от понимания его «Фауста», – а вот Марло действительно мой поэт, ибо я вложила в него частицу себя, перечитывая его по нескольку раз, декламируя разные отрывки снова и снова. Финальный монолог Фауста я прочитала вслух не менее дюжины раз. Он несравненный…
Где-то в дневниках я писала, что испытала разочарование после прочтения [ «Доктора] Фаустуса» Манна… Какое ничтожество моих критических способностей! Это замечательное, великое творение, которое мне придется перечитать много раз, прежде чем я смогу им овладеть…
Я перечитываю фрагменты вещей, которые всегда были мне дороги, и удивляюсь собственным оценкам. Вчера долго читала [Джерарда Мэнли] Хопкинса и не испытала привычного энтузиазма – в частности, меня подвело «Свинцовое эхо и золотое» —
Так хорошо читать вслух – перечитываю (с неослабевающим удовольствием) Данте и [Томаса] Элиота (конечно)…
Этим летом я хочу сосредоточить внимание на Аристотеле, Йейтсе, Харди и Генри Джеймсе…
Неужто меня ничему не научит собственная глупость! Сегодня прослушала лекцию-декламацию о драматических монологах Браунинга… Каким невежественным, замешанным на снобизме было до сих пор мое отношение к Браунингу! Вот еще один автор на лето…
[Нижеследующая запись, которая занимает почти тридцать страниц, содержит описание целого периода жизни СС в Беркли, завершающегося ее встречей с Г. и, посредством Г., ее знакомством с гомосексуальной жизнью Сан-Франциско.]
В прошедшие выходные имела место великолепно узорчатая кульминация, частичная развязка моего величайшего несчастья – мучительной дихотомии между телом и разумом, из-за которой я провисела на дыбе два последних года. Это, возможно, самый значимый отрезок времени в моей жизни (с точки зрения того, кем я стану как личность).
Вечером в пятницу я и Ал [рукой СС: «Алан Кокс»] ходили слушать «Значение в искусстве» – лекцию Джорджа Боаса, приглашенного профессора философии из Университета Джона Гопкинса. Доклад был приятно гладкий: профессор стремился раскрыть недостатки крупнейших критических школ со времен аристотелевской включительно, но сам не предлагал ничего существенного – лишь остроумное и вполне бесплодное осмысление часто повторяемой ошибки. Несколько интересных вещей: он говорил об эволюции в искусстве в терминах колебаний между ритуалом и импровизацией – симпатичное переложение набившей оскомину антитезы между классическим и романтическим… Одна из его стрел была адресована критикам Аристотеля, отказывающимся принимать то обстоятельство, что Аристотель ничего не знал о Шекспире, и, следовательно, не способным понять, почему «Гамлет» – трагедия (подлинная трагедия = границы Аристотеля), но знающим, эмоционально, что это так, или же притворяющимся, что, мистическим образом, «Гамлет» – это трагедия в аристотелевском смысле…
Ал и мои отношения с ним олицетворяют мое томительное желание найти