Итак, это «дело» было кончено. Но вот теперь, когда оно было кончено, перед Лукомским стала целая вереница неразрешимых вопросов, и ему стало казаться, что история на пристани, положившая начало его разрыву с Модзалевскими, и последовавшее за ней судом, есть лишь пролог к дальнейшим крупным неприятностям. Так же стало ясно, что избежать столкновений и встреч с врагом, по всей вероятности, крайне трудно и почти невозможно.
Несмотря на состоявшийся суд и на полученное официальное удовлетворение, Лукомский не мог успокоится. Его раздражали тысяча мелочей: расспросы знакомых, взгляды на улице, смешки прислуги, количество людей знавшие о произошедшем, жизнь в гостинице. А самое главное, его возмущало то, что со стороны Модзалевских до сих пор все еще не было никакого отклика, никакой реакции…
Мысли об этом приводили Лукомского в животное бешенство. Это оскорбляло его даже больше, чем драка на пристани.
«Они давно добивались этой минуты! – с гневом думал он: – они только об этом и мечтали! Специально спровоцировали меня, чтобы отделаться!…»
У него конечно была надежда, что посланный им за нужными ему вещами человек будет принят Модзалевскими, как посредник для переговоров, и что они пришлют с ним, кроме вещей, свои объяснения или извинения. Но посланный человек был встречен как тень и не принес от них никаких записок.
Что же теперь было делать? Невозможно же было просто взять и исчезнуть из их поля зрения им на радость.
Суд удовлетворил лишь оскорбленную честь Лукомского, но кроме чести, пораженной насильственными действиями Модзалевского и ныне уже удовлетворенной, оставалось еще очень много неудовлетворенного. У Модзалевских, кроме разного неодушевленного движимого имущества, находился еще и ребенок.
Вот этот ребенок и составлял теперь главный пункт мучительных соображений, недоумений и затруднений Лукомского.
О ребенке Лукомский уже упоминал в этом смысле и ранее – во время одной из стычек с тестем, но тогда он, скорей на эмоциях, сболтнул лишнего. И серьезных таких действий предпринимать не собирался. Теперь же это было совсем другое дело! Теперь ребенка совершенно точно необходимо было забрать. Во первых, этим Лукомский наносил Модзалевским, если уже на то пошло, наиболее чувствительный удар. Во вторых, это необходимо было сделать для того, чтобы поддержать свой авторитет, как отца, в глазах общества. Только, и только, тогда он бы перестал иметь вид изгнанного и лишенного прав родителя. Ребенок был необходимым оружием для полного восстановления его чести. Также отобрать ребенка являлось важнейшим тактическим ходом в возникшей войне и вместе с тем чрезвычайно важным юридическим обстоятельством в социальном положении Лукомского.
Но забрать ребенка – это легко сказать! Лукомский прекрасно