А ведь ей, когда выходила замуж, было столько же, сколько сейчас крошке Кетти. Но почему-то кажется, прошло не пять лет, а целая вечность. Жизнь упрямо заставляла Еву учиться на своих ошибках. Не будь она тогда столь наивной девочкой, попавшей в безвыходное положение, возможно, поступила бы иначе и сейчас не стояла бы здесь, расплачиваясь за долги покойного мужа.
Она коснулась циферблата механического замка на дверце огнестойкого сейфа, вмурованного в стену. Легко набрала комбинацию, подсмотренную в блокноте на столе в кабинете Бремена, и отомкнула замок.
Денежные ассигнации, перетянутые лентой, лежали в верхней ячейке, на полке ниже – пара шкатулок с драгоценностями, какие-то письма… Все это мелочь. Картины – вот истинная ценность. Похищенные и после выкупленные на подпольных аукционах ценнее вдвойне.
Ева потянулась к картонному тубусу, куда обычно запаковывают полотна, но вдруг остановилась, вновь вспомнив о Кетти. Одно дело – украсть картины у какого-нибудь противного старика, другое – обмануть ни в чем неповинного ребенка, из дружеских чувств доверившего тебе свои и отцовские тайны…
Кетти нравилась Еве, с ней было легко, с ней она чувствовала себя старшой сестрой.
Ее начало лихорадить от отвращения к себе. Неужели проснулась совесть? У Кетти все будет хорошо. Ну поругают, может быть, накажут как-то. В любом случае она не станет беднее. Папа заработает и купит новые картины. На ошибках учатся, пусть эта будет ее единственной.
Ева решительно взяла тубус, но услышала шорох шагов в коридоре и, погасив фонарь, отступила в противоположный от сейфа угол, где на огромном, почти в два человеческих роста, мольберте под старой продранной портьерой стоял незаконченный неизвестным художником семейный портрет Бременов. Это было единственное место, где можно укрыться на некоторое время. А потом, если хранилище не запрут, она тихо выскочит в коридор и оттуда улизнет через окно.
Сквозь дыры в портьере виднелись вход в хранилище и две фигуры, тихо переступившие порог.
Если это Бремен и русский, почему они молчат, не зовут на помощь слуг, а крадутся, будто воры?..
Недоброе предчувствие охватило Еву. Фигуры были одинакового роста, высокие, крепкие, выглядели сильнее, чем Аскольд, и в их движениях было что-то хищное, словно они не люди, а звери в человеческом обличье. А ведь русский силой не обижен. Чего нельзя сказать о Бремене – приземистом пожилом мужчине, давно не бравшем в руки гири и гантели.
Яркий узкий луч фонаря мазнул по портьере, за которой пряталась Ева. Она чуть не выдала себя, вовремя подавив желание бежать. Неизвестные грабители направились к сейфу. На них были маски, скрывавшие лица, и котелки. Один опустился на колено, поворошил бумаги на полках и обернулся, снова направив фонарь на портьеру.
И тут в коридоре прозвучал голос Бремена:
– Кто