Забытые в небе. Борис Батыршин

алкогольного стимпанка обнаружился в самом дальнем углу. В шлёпанцах, несвежей майке- алкоголичке и трениках с пузырями на коленях, он раскачивался на трёхногом железном табурете, совершал непонятные пассы руками и что-то жужжал себе под нос. Перед ним, на потрескавшемся кафеле стены творилось нечто удивительное.

      Грязно-бурое пятно плесени на глазах потрясённых визитёров превратилось изображение мужского полового органа – каким его рисовали в прежние времена на стенах вокзальных сортиров. Снабжённый парой часто трепещущих ангельских крылышек, орган порхал по кафелю, изгибаясь и тряся тем, чем и полагалось трясти в подобном случае. Причём двигалась сортирная анимация строго в такт взмахам правой руки «дизайнера», сжимающей полуметровый белый стержень.

      Да это же Жезл Порченого! – оторопел Егор. – Таинственный артефакт, позволяющий управлять трансформацией живых тканей, который до сих пор ищут друиды всего Леса! После падения Чёрного Друида Жезл по настоянию Бича спрятали здесь, в «секретной» подвальной лаборатории, устроенной Яковом Израилевичем для самых важных своих экспериментов. Он и Жезл пытался изучать – потратил на это уйму времени, но не добился ровным счётом ничего.

      А лысый алкаш использует Жезл, чтобы изображать на стенах анимированные непристойности! Вон как старается: размахивает руками, словно заправский дирижёр, по-детски выпячивает губы, сопровождая каждое движение звуками: «Бж-ж-ж-ж-ж-ж! Вж-ж-ж-ж-ж-ж-ж!». Похоже, творческий процесс захватил его целиком.

      Шапиро откашлялся. Мартин обернулся, чуть не свалившись с табурета, увидел посетителей, громко икнул и уронил Жезл. В электрическом свете блеснули тончайшие нити, связывающих загадочный инструмент с ожившей картинкой.

      Егор покосился на спутника. Доцент Шапиро воззрился на Мартина, сжимая и разжимая сухонькие кулачки. Глаза его метали громы и молнии.

      «…ну, сейчас начнётся…»

      – И куда ты можешь загнать эту плесень?

      – Да куда угодно! – с энтузиазмом ответил Мартин. В отличие от Якова Израилевича, совершенно выбитого из колеи явлением летучей похабщины, он был бодр и весел. Добросердечный завлаб позволил ему приложиться к колбе – надо полагать, чтобы поощрить к откровенности – и теперь плешивый самогонщик охотно выдавал на-гора подробности своей деятельности. В данный момент он рассказывал, как с помощью Жезла заставлял колонии плесневых грибков выбираться за пределы лаборатории.