Белый цветок. Николай Старообрядцев

осколки божественного сосуда ссыпаются на пол закусочной, как неповоротливая уборщица сгребает их в совок вместе с липкими от вина осколками разбитых стаканов, как она несёт их на кухню и всыпает в тесто, как вспыхивает огонь в печах, как загрубевшие руки разрывают хлеба, как челюсти начинают жевать, как на глазах проступают слёзы раскаяния, как тела падают под столы и ползают на коленях, соударяясь трясущимися головами, как раздаются песнопения и молитвы, как воротники и неуклюжие шапки обращаются в золото, начинают лучевидно расти, бережно сдавливать окладами лица, навсегда теряющие гримасу звериного вожделения.

      Тут наконец явился заказ. Обжигаясь чаем и роняя на пол крошки, я проглотил принесённое, вытер руки смятой газетой и отправился в путь.

7

      Я стоял на крыльце дома, в котором жил Алексей. Стены двухэтажного барака, уходя в обе стороны от подъезда, терялись в сгустившемся мраке. Тусклый свет лампочки, висевшей на крыльце, скупо освещал начало коридора, ведущего к комнатам первого этажа, и первые ступени лестницы, которая вела во второй этаж. Там располагалась комната Алексея. Едва освещённое крыльцо и чёрная дыра, в которую уходила лестница на второй этаж, составляли ощущение запутанного пространства – будто восхождение по лестнице вверх является сошествием в подземелье. Преодоление грязной трубы коридора, прикосновения к шершавым стенам, отдёргивание руки то от чего-то мокрого, то отвратительно шевелящегося и наконец комната – третья по счёту во втором этаже, так же тускло, но уже как-то тепло освещённая, отнюдь не тёплая, но уже сухая.

      Алексей курил трубку. Бледный дым струился из трубки и спутывающимися лентами поднимался вверх. Разбиваясь о низкий потолок, он сплошной пеленой покрывал тесный прямоугольник комнаты, наполняя его вязким раствором, в котором, казалось, только и мог существовать Алексей. Он то сидел в глубоком кресле, покрытом истёртой искусственной кожей, то вдруг вскакивал и, шевеля усами, как гигантский сом, начинал кружить по дну заполненной дымом комнаты средь предметов, заменявших подводные камни: кресла, стола, чугунной печки, книжной полки и нескольких картонных коробок, заполненных книгами.

      – Там на столе кастрюля. Ешь картофель, пока горяч. Даниловна принесла, – Алексей презирал все формальные вводные и приветственные слова, которыми склеивается общение между людьми. Он представлялся сторонником строго функционального языка и активно оттачивал свою технику в общении с теми, кто был с ним на короткой ноге. С малознакомыми он всё-таки снисходил до «пожалуйста-здравствуйте», ведь, с его точки зрения, такая манера могла шокировать собеседника и не повысить смысловую наполненность речи, в чём заключалась идея его языка, а, напротив, спровоцировать раздражение и сбить собеседника с пути продуктивного разговора, заставив искать подвох в каждой фразе. Слова вежливости Алексей отрицал, утверждая с горячностью, что они созданы лицемерами и подхалимами, а лучшая вежливость – открытость