Чем больше находишься внутри французской повседневной жизни, тем больше убеждаешься в предвзятости некоторых экспортных предрассудков. Их несложно перечислить: французы, мол, лицемеры, жмоты, шовинисты, самодовольны, ограничены, чрезвычайно легкомысленны и поголовно сексуально озабочены. Все это можно с порога отвергнуть как дежурный набор ксенофобских предрассудков, но можно и откомментировать по пунктам.
Начнем с последнего. Возможно, здесь и стали целоваться в кафе лет на пятьдесят раньше, чем у нас, но в остальном утверждаю: среднее количество любовных приключений на душу народонаселения вряд ли существенно выше, чем у нас. Здесь до сих пор 58 % практикующих католиков, для которых понятие греха – быть может, и не непреодолимое препятствие, но как минимум повод для размышлений. Другое дело, что если уж грешить, то красиво, элегантно, артистично. Сказывается укоренившееся общее отношение ко всем радостям жизни – внимательное, ответственное, чуть ли не вдумчивое.
Французы терпимы к чужим слабостям и требовательны, в первую очередь, к себе. Иногда внутренние напряжения, не находя разрядки, выливаются в сеансы бунта, быть может, и не столь беспощадного, но довольно бессмысленного. Баррикады как изнанка нерушимого буржуазного порядка вещей у французов в крови. Теперь революционный порыв Франции, пожалуй, заменяет неудержимая тяга к новаторству. Эта сторона национального духа представлена Эйфелевой башней, ядерными станциями (обеспечивают 88 % потребностей страны в электроэнергии), ракетой «Ариан», самолетом «Аэробус». Французы не без оснований оспаривают приоритет японцев в строительстве скоростных поездов, американцев – в изобретении банковской карточки, а общенациональную справочную сеть «Минитель», схожую по функциям с Интернетом, запустили еще в середине восьмидесятых.
Это иллюзия, что именно сейчас понятия, некогда называемые «вкусом» и «стилем», расширили рамки вплоть до безбрежности. На самом деле ни то ни другое никогда не было возможно без смелости, неожиданности, непредсказуемости. Вот почему Франция остается центром мировой моды, вот почему на нее приходится двадцать процентов мирового производства предметов роскоши. Даже если бы страна ничего не производила из хайтека, с нее вполне хватило бы экспорта вина, коньяка, парфюмерии и предметов роскоши. «Шанель № 5» до сих пор остается самой продаваемой маркой духов в мире. Только шампанского в прошлом году французы поставили за границу 300 миллионов бутылок, прошу вдуматься в эту цифру! По сути, французы экспортируют не галантерею, не одежду, не алкоголь, а отношение к жизни. Ту бесспорную, но с трудом постигаемую истину, что жизнь нужно любить, а себя уважать.
Свод неписаных правил можно считать достоянием, а можно издержками старой культуры: нынешняя вежливость – прямое продолжение обычаев при дворе, скажем, Людовика XIV. Помню, как был поражен, услышав впервые обращение нищего в вагоне метро – если закрыть глаза и отвлечься от содержания, по изысканности это была речь, достойная депутата Национальной ассамблеи, адвоката высшего апелляционного суда, принца крови. Французы вообще хорошо выражают свои мысли, что заставляет подозревать, что в детстве их неплохо учили в школе.
Этой культурной составляющей я не стал бы пренебрегать, пытаясь описать реалии французского характера. Я не поручусь за его бездонную глубину (как и за мифическую глубину русской, немецкой или японской души), но в образованности ему не откажешь. Я не знаю ни одной страны, где на пяти общенациональных телеканалах идет шесть регулярных передач, посвященных книжным новинкам. В стране, где Академии (не наук, а французского языка и литературы) без малого четыреста лет, это не так удивительно.
Словом, это как и с любым национальным характером (если допустить существование этого феномена): ухватившись за одно карикатурно раздутое свойство, можно заключить, что оно существует, но лишь как составляющая, как краска, даже как оттенок многообразия. Лучше всего удалось описать это многообразие Александру Дюма. Типичный француз – это и жизнелюб Портос, и благородный Атос, и элегантный, слегка лицемерный Арамис. Что же касается д’Артаньяна – то он вообще, как известно, не коренной француз, а гасконец – воплощение постоянного иноплеменного элемента, без которого нет и не может быть полноты французской нации. Потом приток свежей крови стали обеспечивать итальянцы, а с конца пятидесятых годов прошлого века – выходцы из бывших колоний, арабы и чернокожие.
В нынешнем виде многокультурность, следует признать, имеет не самое респектабельное лицо. Арабы успешно заселили старые панельные многоэтажки рабочих окраин (бывшего «Красного пояса» Парижа) и решительно не собираются интегрироваться в культуру метрополии, что доказали костры из ни в чем не повинных автомобилей их новых соотечественников. Но любой, кто родился во Франции, ходил во французскую школу, пользуется французским в качестве родного языка, будь он хоть поляк, хоть вьетнамец, хоть негр, считается французом – и точка. И нужно видеть сотни тысяч людей с типичными французскими фамилиями Мартен и Дюпон, которые добровольно,