Теперь же он стоял перед нами живой и невредимый. Натовская зимняя форма, кобура с пистолетом, капельки воды на бороде и высоких армейских ботинках, доставшиеся этому грозному образу от недавно растаявшего снега, и чёрные глаза – визитная карточка любого террориста, неважно, кубинского, пакистанского или чеченского, окружённого ореолом непримиримого борца за справедливость и свободу.
В зале установилась тишина. Было слышно лишь неровное дыхание соседей, и чей-то нарождающийся бронхит отзывался тем же сухим кашлем, что можно услышать на аудиозаписи Берлинского филармонического оркестра, исполнявшего Бетховена зимой сорок четвёртого года, несмотря на голод и бомбёжки. Пауза затянулась, но это был как раз тот случай, когда ни один зритель не хотел, чтобы воцарившееся молчание неожиданным образом утратило хрупкое равновесие и разлетелось вдребезги под безжалостным натиском слов.
Неизбежное свершилось. Речь, произнесённая в антураже из автоматов, хмурых бородачей и шекспировских декораций, повергла в экстатическое исступление незадачливых неврастеников. Через несколько секунд и точных ёмких фраз аудитория превратилась в живой щит для террористов и пушечное мясо для политиков. Всем следовало сидеть тихо и ничего не предпринимать во избежание неприятных инцидентов, подобных тому, что приключился с главным режиссёром. По залу рассредоточились названные нашими избавителями женщины в чёрном со всемирно известными поясами на талии и горячей верой в сердцах. Будаев предпринял попытку перейти к главному – цели захвата, но не вполне адекватные и вполне бескультурные представители театральной публики стали его перебивать и даже пытались возмущаться. Вновь завладеть вниманием аудитории не удалось – поднимавшуюся волну истерии было уже не остановить. Люди вскакивали со своих мест, кричали, но, опасаясь боевиков в масках, не пытались бежать. Я заметил, как одна из шахидок зашла за портьеру правого бокового выхода из партера. Террористы присели, закрыли уши руками.
И тут раздался взрыв.
VII
По моему возвращению из забытья, где я в тот момент предпочёл бы оставаться, меня водрузили в свободное кресло между двумя субъектами. Один из них был обладателем больших, влажных, постоянно шлёпающих губ, издававших до того противные звуки, что я не сразу смог разобрать в них слова. Эти розовые кожно-мышечные складки скороговоркой выдавали «божемойбожемойбожемойбожемой…», на его широком, бугристом лбу выступили крупные капли пота, тело била мелкая дрожь. По правому виску и щеке была размазана кровь, красные пятна покрывали воротник пиджака, галстук и видимый треугольник рубашки, на коленях лежала оторванная по локоть женская рука с зажатым в кулаке пультом управления детонатора. Я резко отвернулся, сдерживая рвотные позывы и после относительной