Мать топила в бане печь
Хоть была в тревоге.
Пусть сынок с усталых плеч
Смоет грязь дороги.
XLI
Сын зашел с вещами в дом,
Огляделся зорко,
Знал у матери закон —
Осенью уборка.
И сейчас все прибрала,
Стены, пол помыла.
Выскребла их до бела,
Печку побелила.
На стене наметил он
Всем картинам место,
Клетку внес и граммофон.
В доме стало тесно.
XLII
Вымывшись Егор надел
Вдруг халат бухарский,
Будто бы всегда без дел
Жил себе по-барски.
Пообедали, потом
Он в коробках рылся
И внезапно граммофон
Звуками залился.
Женский голос шелестя
Пел про счастье, горе,
Про красавицу – дитя,
Брошенную в море.
У Натальи на глазах
Слезы заблестели,
Ни словечка не сказав,
Стала стлать постели.
XLIII
На другой день как всегда
Праздник был престольный.
Богачи и беднота
Тешились застольем.
К полудню Егор решил
Лихо прокатиться,
Блеском золота спешил
Удивить девицу.
Он уехал, кони вскачь
Экипаж умчали.
А Наталья, ну хоть плачь,
Вся в тоске, печали.
XLIV
День прошел, настала ночь.
Ожидая сына,
Трудно было превозмочь
Матери кручину.
А под утро будто стон
Услыхала тихий.
Подсказало сердце: «Он» —
В чувств неразберихе.
Вышла. Только рассвело.
К дому по дороге
Что-то медленно ползло.
Подкосились ноги.
XLV
И, схватившись за забор,
Чтобы сил набраться,
Крикнула: «Сейчас, Егор,
Помогу подняться.»
К сыну подошла, едва
Плечи обхватила
И откуда-то взяла
Сдвинуть с места силы.
В дом втащила молодца,
Свет зажгла. О Боже!
Не смогла узнать лица:
Раны, кровь на коже.
Сразу поняла, не пьян.
Вышла драка видно,
Знала, сын был не буян.
Стало ей обидно.
XLVI
Смыла все и кровь, и грязь,
Заварила травы,
Заживляющую мазь
Нанесла на раны.
Начала их бинтовать,
Напоила чаем,
Уложила на кровать
Как сама не чая.
Сын во сне то вдруг стонал,
Видимо от боли,
То бессвязно бормотал
О каком-то горе.
XLVII
Наступил осенний день.
Лишь Егор проснулся,
На лицо упала тень,
Видно ужаснулся.
Завтрак был давно готов.
Сидя как на шиле,
Не могла сдержать мать слов
Тех, что ночь копились:
«Что