– И все – центральные – пьяно икнув, схохмил Ларенчук. Его уже толкнула приземистая и необъятная в норковой шубе дама. Ларенчук увидел только выплывшую на воротник напудренную щеку и лежащий на ней завиток золотой сережки.
– Парррдон – не успел он извиниться, как Михаил крепко взял его за локоть и увлек вперед.
– Негоже нам, двум выдающимся поэтам современности, мокнуть на пути… в общем, Петенька, ты от меня ни на шаг. Сначала сделаем все, что нужно, потом я тебя свожу в буфет. Ты знаешь, что сам я не пью, но ради такого праздника я тебя угощю… чаем.
Пуськов отчего-то волновался и, предупреждая взрыв негодования своего секьюрити, пихнул его локтем в бок.
– Да пошутил я… выпьем… и снова нальем… ты только там не потеряйся… хорошо?
Они уже миновали тяжелые двери с затертыми до золотого блеска ручками, кивнули охранникам, которые подозрительно просканировали взглядами всего Ларенчука – от круглой физиономии до нечищеных ботинок – и двинулись к вешалкам.
Народ в Доме литераторов собрался – Ларенчук сразу это понял – очень интересный. В фойе, на нескольких ступенях невысокой лестницы, вокруг квадратных колонн с афишами, на второй лестнице – широкой, парадной, уходящей на второй этаж – толпились поэты. Именно поэты, поскольку – пояснял плакат на входе – сегодня был, оказывается, Всемирный день Поэзии.
Ларенчук крутил головой, ища вход в буфет и удивляясь, отчего поэты представлены в основном дамами далеко за пятьдесят и седовласыми крепышами всех пород? Впрочем, среди снегами сверкающих шевелюр то и дело вспыхивали веселенькими солнечными зайчиками лысины.
Одна такая лысина, спортивным шагом минуя Ларенчука, сняла пальто, обнаружив зеленый вельветовый костюм, и стала перед зеркалом поправлять воротник водолазки и делать какие-то странные движения руками, поправляя несуществующие волосы.
Ларенчук оценил странный юмор незнакомца и уже открыл рот, чтобы сказать что-нибудь приличествующее случаю и смешное, но его опередили.
– Пусев. Пусев. Пусев, ты, что ли? – раздалось у Ларенчука за спиной и где-то в районе поясницы. Обернувшись, Петр увидел каракулевую шапочку, неуместную в теплом помещении, солидные щеки, вздрагивающие от нервного тика и жиденькую татарскую бородку.
Пусев – а это, оказывается, был лысый в вельвете – в мгновение ока оказался рядом и встал так близко, что у бородатого щеки стали прыгать попеременно и рот пополз в сторону гримасой ненависти.
– Ну что, Пусев, ты мне скажешь в лицо все, что писал? Ну, говори.
Пусев посмотрел направо. Оценил Ларенчука и ухмыльнулся. Посмотрел налево – оценил охрану и с досадой потер подбородок. Посмотрел назад – старушки всплескивали руками, целовались и ахали, старички стискивали друг дружку в объятьях и энергично трясли руки.
– Рвокотный,