Избранные дни. Майкл Каннингем

– это вовсе не то, что ты думал, но лучше.

      Лукас лежал в кровати – святая Бригитта над головой, Эмили по ту сторону двора-колодца жевала что‐то у себя за шторами. Он спал. Если ему что‐то и снилось, то, проснувшись, он все забыл.

      Из комнаты родителей, как и раньше, не доносилось ни звука. Он подумал, что лучше будет уйти. Он больше ничем не мог им помочь. Помочь он мог только Кэтрин.

      Он ждал у ее дома, когда она появилась в своем голубом платье. Она была ему не рада. Ее лицо приняло выражение скорбной пустоты, как у ангела в парке.

      Она сказала:

      – Привет, Лукас.

      Потом повернулась и пошла в направлении “Маннахэтты”. Он пристроился к ней сбоку.

      – Кэтрин, – сказал он. – Не ходи сегодня на работу.

      – Лукас, мое терпение скоро лопнет. Я не могу больше тратить с тобой время.

      – Уйдем вместе. Позволь увести тебя.

      Она продолжала идти. В порыве отчаяния, не подумав, что делает, он ухватил ее за юбку и потянул.

      – Прошу тебя, – сказал он. – Прошу.

      – Оставь меня, Лукас, – сказала она голосом размеренно-спокойным и от этого тем более пугающим. – Ты ничего не можешь для меня сделать. И я для тебя тоже не могу.

      Он молча стоял и смотрел, как она уходит на восток, к своей машине. Подождав, пока Кэтрин отойдет на достаточное расстояние, он последовал за ней. Ближе к швейной мастерской на улице появилось много женщин в таких же голубых платьях. Он наблюдал, как Кэтрин идет среди них. Он наблюдал, как она скрывается в дверях. После этого он еще немного помедлил на улице. Женщины в голубых платьях всё проходили мимо и исчезали в здании. Он представлял, как Кэтрин поднимается по лестнице, как подходит к машине. Он видел, как она нажимает на педаль. Он знал, что машина радуется ее прикосновению. Знал, как терпеливо она ждала всю ночь, напевая про себя, думая о Кэтрин.

      Нельзя было, чтобы Кэтрин оставалась там. Она и не подозревала, какая опасность ей угрожает. Последние женщины скрылись в здании мастерской, а он все стоял в полной беспомощности. Он был слишком мал и слишком странен; он ничего больше не мог сделать, чтобы вмешаться и предотвратить беду.