В волнении он приподнялся на локте, но винные пары опять ударили в голову, прервав последовательность мыслей. Уткнувшись в подушку, пролежал он довольно долго, потом позвал слабым голосом (до звонка трудно было дотянуть руку):
– Тит!
Никто не ответил… Николай Николаевич, пошарив, нашел портсигар, спички и закурил. Табачный дым еще пуще затуманил мысли, но потом все-таки прояснилось, и Николай Николаевич вспомнил о княгине, вспомнил все: как вчера, после годовой разлуки, встретил Муньку Варвара, как она обрадовалась, а он хотел удрать, но это не удалось, – не удрал. Как они обедали, потом катались, потом в «Самарканде» ужинали с цыганами; как пришли какие-то офицеры с пьяным англичанином, кричавшим почему-то «батюшки, матушки»; как на столе лежали Мунькины толстые ноги и так далее, и так далее… Цыгане, шампанское, Мунькины духи… Даже сейчас ими пахли руки… Но скверное случилось после, когда в два часа возвращались на автомобиле: на углу Кирочной поравнялась с ними карета, из окна выглянула сама княгиня Лиза и устроила такую гримасу, что… фу!.. фу!..
Николай Николаевич вытер мокрый лоб, привстал и крикнул:
– Тит, осел!
Вошел мрачный мальчик-грум, по имени Тит, отдернул, звеня кольцами, штору, и дневной свет залил небольшую низкую комнату, кровать из карельской березы и желтое, длинное, измятое лицо Николая Николаевича с коротко подстриженными усиками.
Николай Николаевич зажмурил глаза от боли. Тит захватил платье, ушел и вернулся, держа в руках поднос со стаканом крепкого кофе и яйцом в серебряной рюмке.
– Вчера я очень напился, Тит?
– Обыкновенно, – отвечал Тит, глядя в сторону.
– Все-таки сильнее, чем всегда?
– Пожалуй, сильнее.
– Знаешь, Тит, сколько вчера я выпил? – И Николай Николаевич принялся мечтательно перечислять сорта и марки выпитых им вчера вин.
– Вставать надо, – перебил Тит. – Французик сейчас придет.
– Сколько раз я запрещал тебе называть его французиком.
– Ладно уж…
– Дурак!.. Тит помолчал.
– Рубль тридцать копеек всего осталось вашего капиталу, – сказал он, – больше нет! – И, наконец, посмотрел на барина. – Так-то.
Николай Николаевич поморщился. Действительно, денег больше не было, и трудно было, как всегда, доставать… Придется у Лизы просить или у дяди… Бросив окурок на поднос, Николай Николаевич выпил кофе, потянулся и лениво спустил на коврик худые, в рыжих волосах, ноги.
– Тит, одень.
Тит надел барину гимнастическое трико на все тело, затянул живот ремнем и, поправляя кровать, сказал:
– Сегодня эта поутру приходила, толстогубая-то ваша, прошлогодняя.
– Ну! – воскликнул Николай Николаевич, с испугу садясь опять. – Что же ты?
– Ну, не пустил. Только она грозила обязательно еще прийти. Я, говорит, все у него в квартире перекрошу.
Смольков долго молчал, потом сказал уныло:
– Она так и сделает… Эх, Тит!
– Портной прибегал, я прогнал! Да еще этот вертлявый