Дверь заскрипела, в нее протискивался здоровым плечом Великанов. Початую бутылку, два стакана, горбушку и тарелку квашеной капусты прижимал к груди. Он за дверью, видно, слушал стихотворение, тряхнул головой одобрительно:
– До чего же молодец ты, баба, и ребята у тебя путевые! Давай… – мотнул головой, – день рождения у меня, выпей с пролетарьятом! Не откажи, Ася!
Ася вздохнула, виновато посмотрела на сморщившегося Колю, и пошла с Ефимом к нему в комнату.
Вечером Клава принесла курточку Коле. Поношенную, но крепкую, с модными накладными карманами. Коля уже улегся. Сел в кровати хмурый.
– Померяй! – От Клавы пахло духами, вином и еще чем-то праздничным, луком из винегрета. Она закурила сигарету в изящном мундштучке, спички бросила в сумочку. – Меряй, чего ты! – дружелюбно мигнула Коле. – Что, старуха-то, не встает уже? – Повернулась к Асе.
Коля не трогал куртку, косился в сторону матери. Было уже полдвенадцатого, Ася сидела за пишущей машинкой в длинной ночнушке с серым пуховым платком на плечах. Клава стояла в дверях, посадить ее было некуда, Ася тоже встала, виновато улыбаясь.
– Спасибо вам! Померяй, Коля…
– Хошь, на работу устрою, мне Нинка сказала… – теперь стало видно, что она крепко выпившая. – Это можно! Два слова скажу моему! Хошь, музыкантшей пойдешь… а то трещишь тут целыми днями, ты баба-то еще ничего! Приодеть по-людски…
– Коля, что ты возишься? – Асе отчего-то было неловко за эту курточку.
– Да-а… – Коля не мог сунуть руку в рукав, – мала она…
Коля недолюбливал за что-то Клавдию, куртка, между тем, очень не помешала бы. Ася растерялась, а Клава ухмыльнулась понимающе:
– Ладно, смотрите сами, я от души… не с покойника, не думайте! С рук купила…
Ночью Ася не спала. Проснулась в полвторого и сон пропал. Снова разговаривала с Горчаковым.
«Проснулась от ужасно сволочной мысли: Коле не в чем ходить в школу, а я не хочу эту Клавину курточку… и вообще не хочу никакой помощи от нее. Как с этим жить? Все равно ведь он ее наденет, у него все рукава – заплатка на заплатке… потом думала про его зимнюю обувь, которой нет и про бедного Севу, у него вообще ничего нет, и эту зиму ему придется сидеть дома.»
В коридоре заскрипела дверь, Ася прислушалась, это был Великанов, бормотал что-то негромко и шел по стенке, не включая лампочку. Вскоре хлопнула дверь в туалет. Она поднялась, накинула пуховый платок и села к столу. Засветила настольную лампу, книжку открыла машинально, но читать не начала… взяла в руки рамочку с фотографией молодого Горчакова.
«Ты просто так подарил мне эту фотографию, когда мы ходили к Вадим Абрамычу на сольфеджио. Я наизусть помню тот день… ты еще предлагал поехать на велосипедах… но я была против – пока мы с тобой шли, мы разговаривали. Ты тогда ухаживал за мной в шутку, а для меня все было серьезно. Интересно, ты это понимал? Мне было, как сейчас Коле, и я тогда влюбилась!
Я недавно Севе рассказывала про те времена и про нас с тобой. Он все понимает, такой