Збышко перекрестился и, приподняв занавес на открытых дверях, с бьющимся сердцем вошел в комнату. Однако он не сразу заметил Юранда и Данусю, потому что комната была не только угольчатая, но и темная. Только через некоторое время он разглядел светлую головку девочки, сидевшей на коленях у отца. Они не слыхали, как Збышко вошел, поэтому он остановился у занавеса, кашлянул и наконец произнес:
– Слава Иисусу Христу!
– Во веки веков, – ответил Юранд, вставая.
В эту минуту к молодому рыцарю подбежала Дануся и, схватив его за руку, воскликнула:
– Збышко! Батюшка приехал!
Збышко поцеловал ей руку, затем подошел с нею к Юранду и сказал:
– Я пришел к вам с поклоном; вы знаете, кто я?
И он склонился, сделав руками такое движение, точно хотел обнять ноги Юранда. Но тот схватил его за руку, повернул к свету и в молчании вперил в него взор.
Збышко уже немного оправился и, подняв на Юранда любопытные глаза, увидел богатыря с рыжеватыми волосами и такими же рыжеватыми усами, с рябинами от оспы на лице и одним глазом стального цвета. Юноше казалось, что этот глаз хочет пронзить его насквозь, и он снова смутился и, не зная, что сказать, спросил, лишь бы только прервать тягостное молчание:
– Так вы Юранд из Спыхова, отец Дануси?
Но тот только указал Збышку на скамью рядом с дубовым креслом, на которое уселся он сам, и, не ответив ни слова, по-прежнему пристально смотрел на юношу.
Збышко потерял наконец терпение.
– Знаете, – сказал он, – неловко мне сидеть вот так, как на суде.
Только тогда Юранд спросил:
– Так это ты хотел сразить Лихтенштейна?
– Я! – ответил Збышко.
Удивительным светом зажегся при этом единственный глаз пана из Спыхова, и грозное лицо рыцаря немного прояснилось. Через минуту он бросил взгляд на Данусю и снова спросил:
– И все это ради нее?
– А ради кого же еще? Дядя, верно, вам рассказывал, что я дал ей обет сорвать у немцев павлиньи чубы. Только не три сорву я чуба, а по меньшей мере столько, сколько пальцев на обеих руках. И вам я помогу отомстить немцам – все ведь это месть за мать Дануси.
– Горе им! – воскликнул Юранд.
И снова воцарилось молчание. Однако Збышко сообразил, что, выказывая свою ненависть к немцам, он привлечет к себе сердце Юранда.
– Не прощу я им ни за что, – сказал он, – хоть из-за них мне уже чуть голову не срубили.
Тут он повернулся к Данусе и прибавил:
– Она вот спасла меня.
– Знаю, – сказал Юранд.
– А вам это, может, не по сердцу?
– Коли дал ты обет, так служи ей – таков рыцарский обычай.
Збышко заколебался, но через минуту заговорил с видимым беспокойством:
– Видите ли… она мне на голову покрывало накинула… Все рыцари слышали, и францисканец, который был при мне с крестом, слышал, как она сказала: «Он мой!» И, видит Бог, ничьим я больше не буду до самой смерти.
При этих словах