Збышко слушал в молчании. А Мацько, словно вдохновившись собственными словами, продолжал:
– Не погибать тебе, молодому, а в Богданец надо вернуться. А воротишься, сразу женись, чтобы род наш не вымер. И только тогда, когда детей народишь, можешь вызвать Лихтенштейна на смертный бой, а до этого ни на ком не ищи мести, а то подстрелят тебя где-нибудь в Пруссии, как меня подстрелили, и тогда уж ничем не поможешь. Бери же кафтан, бери шапку – и бегом.
С этими словами Мацько встал и начал было раздеваться, но Збышко тоже поднялся, остановил его и сказал:
– Не сделаю я этого – истинный Бог, не сделаю.
– Это почему же? – спросил в удивлении Мацько.
– Да вот так, не сделаю, и конец.
Мацько даже побледнел от волнения и гнева.
– Лучше б тебе на свет не родиться.
– Вы уж говорили каштеляну, – сказал Збышко, – что отдадите свою голову за мою.
– Откуда ты это знаешь?
– Мне сказал пан из Тачева.
– Ну и что из этого?
– Что из этого? А то, что вам каштелян сказал: позор пал бы тогда и на меня и на весь наш род. А разве не зазорней было бы, когда б я бежал отсюда, а вас оставил здесь на расправу?
– На какую расправу? Что они мне сделают, коли я и так помру? Опомнись, на милость Божию!
– Тем паче. Да разразит меня Господь, коли я вас, старика больного, да оставлю здесь. Тьфу! Позор!..
Воцарилось молчание; слышно было только тяжелое хриплое дыхание Мацька да оклики лучников, стоявших на страже у ворот. На дворе уже спустилась темная ночь…
– Послушай, – произнес наконец Мацько прерывистым голосом, – не зазорно было князю Витовту бежать так из Крева, не зазорно будет и тебе…
– Эх! – с грустью сказал Збышко – Вы же знаете! Князь Витовт – он ведь великий князь, он корону получил из королевских рук, у него богатство и власть – а я бедный шляхтич, нет у меня ничего, одна только честь…
Через минуту он воскликнул, словно охваченный внезапным гневом:
– А того вы не хотите понять, что я тоже вас люблю