– Любишь ли ты меня?
Она открыла глаза:
– Как свою душу!
– А я не на жизнь, а на смерть!
Снова соболий колпак Кмицица склонился над куньей шапочкой Оленьки. Она сама не знала теперь, что же слаще: поцелуи или эта волшебная скачка?
И они летели дальше все бором и бором! Деревья убегали назад целыми полками. Снег скрипел, фыркали кони, а они были счастливы.
– Я бы до конца света хотел так скакать! – воскликнул Кмициц.
– Что мы делаем? Это грех! – шепнула Оленька.
– Ну какой там грех. Дай еще погрешить.
– Больше нельзя. Митруны уже недалеко.
– Близко ли, далёко ли – все едино!
И Кмициц встал на санях, поднял руки вверх и закричал так, словно грудь его не могла вместить всей радости:
– Эй-эй! Эй-эй!
– Эй-эй! Ого-го! – откликнулись друзья с задних саней.
– Что это вы так кричите? – спросила девушка.
– Просто так! От радости! Крикни же и ты, Оленька!
– Эй-эй! – раздался звонкий и тоненький голосок.
– Моя ты королева! В ноги тебе упаду!
– Товарищи будут смеяться.
После упоения их охватило веселье, шумное, сумасшедшее, как сумасшедшей была и скачка. Кмициц запел:
Девица красная в поле глядит,
В чистое поле!
– Конница, мама, из лесу летит.
О, моя доля!
– Дочка, на рыцарей ты не гляди,
Пусть едут мимо!
Рвется сердечко твое из груди
Следом за ними!
– Пан Анджей, кто научил тебя такой красивой песне? – спрашивала панна Александра.
– Война, Оленька. Мы ее в стане от тоски певали.
Но тут разговор прервал отчаянный крик с задних саней:
– Стой! Стой! Эй, стой!
Пан Анджей повернулся, рассерженный и удивленный тем, что друзья вздумали вдруг звать и останавливать их, и в нескольких десятков шагов от саней увидел всадника, который мчался к ним во весь опор.
– Иисусе Христе! Да это мой вахмистр Сорока: должно быть, что-то стряслось! – сказал пан Анджей.
Вахмистр тем временем подскакал к ним и, осадив коня так, что тот присел на задние ноги, крикнул, задыхаясь:
– Пан ротмистр!..
– Что случилось, Сорока?
– Упиту