А вот по факсу кот ходил и почему-то регулярно переводил его в автоматический режим. Может, ждал письма?
…Привезли ему как-то с дачи два сосновых бревнышка в коре высотой под 2 м и диаметром около 10 см каждое. Поставили в угол комнаты, чтоб когти точил. Точить-то он их точил, но при этом не пренебрегал и обоями, и мебелью, а на бревнышки полюбил влезать и сидел на них в позе льва святого Марка с венецианских сувениров. При попытке приблизиться грозно замахивался лапой с отчаянно растопыренными когтями; мы это называли …поднял на меня пяту (см. Пс. 40: 10).
С годами почти вся кора с бревнышек была содрана (кроме самого верха и самого низа, где не размахнешься), а сами они стали похожи на какое-то варварское подражание античным колоннам, потому что когти проделали в них бороздки, напоминающие каннелюры колонн, только неровно расположенные. По мере удаления коры все меньше внимания уделялось бревнышкам, все больше – мебели. Когда кот во второй раз основательно распотрошил подлокотники старинной банкетки (после первого раза ее обтянули тканью с гарантией, что никакие когти ей не страшны; это оказалось ошибкой), бревнышки перевели в горизонтальное положение, что вновь пробудило у Мишки интерес к ним. Так он с тех пор к ним время от времени и наведывался, но постепенно все реже.
Однако уже на первом году жизни необходимо было разрешить проблему агорафобии, то есть боязни открытого пространства, которая неизбежно развивается у котов, живущих на высоких этажах, так что они потом совершенно не могут ходить по земле, – а Мишке предстояло ехать на дачу. Купили щенячью шлейку и в конце февраля, когда стало потеплее, вынесли кота во двор и поставили посередине. Что за жалкое это было зрелище! Он даже не сел, а как-то приник к земле пузом, подсунув под себя по бокам лапки, и был не пушистый, а взъерошенный, как птенчик, выпавший из гнезда, и очень расстроенный. Пробовали мы ставить его на лапы, а они подгибаются. Единственное, чего мы на этот раз добились, – Мишка немножко прополз на совершенно согнутых лапах.
Какое-то время мы ему дали для передыха, а земле – для сугреву, и вытащили опять. На этот раз ползать он начал быстрее, а под конец даже прошелся – но опять-таки на согнутых лапах. В третий раз он уже чуть-чуть пробежался, потому что приметил какую-то насекомую живность (был уже конец марта), и лапы почти распрямились.
На даче в первый день его вывели на шлейке, и он осторожно походил на ослабевших лапах неверной, крадущейся походкой. На второе же утро кот, когда его вывели, встал, выпрямился, осмотрелся, единым непонятным