Допрашивающий: В первой строке вашего сонета говорится: «Ты, словно летний день». Разве слова «весенний день» не подошли бы точно так же или лучше?
Свидетель: Это не ляжет в размер.
Допрашивающий: Тогда, может, «зимний день»? Это ляжет в размер.
Свидетель: Да, но никто не хочет, чтобы его сравнивали с зимним днем.
Допрашивающий: Мистер Пиквик не напоминает вам о Рождестве?
Свидетель: В каком-то смысле, да.
Допрашивающий: Но ведь Рождество – это зимний день, а мистер Пиквик вряд ли станет возражать, если его сравнят с Рождеством.
Свидетель: Вы шутите. Под «зимним днем» подразумевается обычный день зимы, а не особенный, как Рождество.
Но в этом разговоре Тьюринг на самом деле уклонялся от более основополагающего вопроса. Машина может играть в шахматы и взламывать коды, потому что все эти действия связаны с обработкой символов в пределах системы. В разговоре между машиной и человеком, с другой стороны, задействован язык и смысл, и этот разговор не является игрой с символами в чистом виде. Когда люди общаются друг с другом, то часто полагаются на общеизвестные факты, на понимание и сочувствие, а не просто демонстрируют превосходные навыки по прохождению тестов.
Улучшая программы, мы могли бы постоянно улучшать способность машин отвечать на вопросы, заданные людьми. Но «разум» состоит не только из способности отвечать на вопросы. Изъян теста Тьюринга заключается в том, что имитационная игра была задумана с единственной целью – обмануть. Если в этой игре мужчина может выдать себя за женщину, это не значит, что он понимает, как мыслит женщина. При желании мы могли бы научить компьютер искусно лгать. Но действительно ли мы хотим этого достичь?
Шоу уже ответил на этот вопрос в «Назад к Мафусаилу»:
ПИГМАЛИОН: Но они обладают сознанием. Я научил их говорить и читать, и теперь они лгут. Все это так похоже на жизнь.
МАРТЕЛЛ: Ничуть. Будь они живыми, они говорили бы правду.
Тьюринг попытался обучить «Кристофера» так, чтобы тот принял вызов, брошенный Джефферсоном. Он написал программу, которая сочиняла стихи в соответствии с выбранным размером и схемой рифмовки. Большую их часть невозможно было читать, но время от времени появлялись отдельные прекрасные строки. В дальнейшем бесчисленное множество программистов пытались создать подобные программы. У всех этих программ был общий недостаток: они писали слишком быстро. Люди были не в состоянии даже прочитать стопки листов, на которых они были напечатаны, прежде чем эта бумага отправлялась на переработку.[3] «Кристоферу», первому электронному поэту в истории, повезло: у него, по крайней мере, был один верный читатель, который его понимал.
Алан: Милый Кристофер, давай напишем стихотворение.
Кристофер: Напишем стихотворение?
Алан: Я учил тебя, как это делать. Помнишь?
Кристофер: