– Хорошо! – рявкает четырнадцатая.
– Эх, хорошо… – ехидно тянет Горышич. – А Наценко небось думает: «Ну попадись ты мне, Горышич, на фронте!»
Наценко, закусив губу, опускает голову.
– Ишь застеснялся, голову опустил. Стыдно, да? А вот в самоволку ходить не стыдно?! – Старшина принимает стойку и зычно командует: – Курсант Наценко! Два шага вперед!
Наценко выходит из строя.
– За самовольный уход с территории училища объявляю двое суток ареста. Дежурный, после отбоя отобрать у Наценко ремень и поведешь на губу… Становись в строй, разгильдяй!
Наценко становится в строй. Лицо у него серее казарменной стены.
Горышич в глубокой задумчивости проходит с левого фланга на правый и, остановившись около Колупаева, берет его за пуговку.
– А вот и пуговку не начистил. Маленькую, крохотную пуговку… Такой здоровый парень… Кровь с молоком. И не хватило силы почистить. Да кому же ты такой нужен? Пуговку, малую пуговку не почистил… Нехорошо.
– Так точно, нехорошо, товарищ старшина, – орет Колупаев.
– Осознал?
– Так точно.
Горышич повернулся к Теленкову.
– Используй после отбоя… А я проверю.
Горышич потащился опять на левый фланг, но, дойдя только до середины, остановился. Горестно покачал головой.
– Как нянька Арина Родионовна, хлопочу я об вас… А вы как ко мне относитесь? Эх, не цените вы своего старшину.
– Ценим, – гаркает батарея.
– И Малешкин ценит? – спрашивает старшина и ехидно прищуривается.
– Ценю, товарищ старшина, – кричит Малешкин.
– А зачем в столовой на пилотке сидел? Не стыдно?
Пухлые губы Малешкина выпятились и затрепыхались.
– Эх, – сказал Горышич и поманил пальцем дежурного. – Чтоб Малешкин уборную языком вылизал… – Он посмотрел на часы, вынул из кармана список батареи.
– Афонин?
– Я! – крикнул Афонин.
– Бирулин?
– Я!
Последним «я» крикнул Птоломей… После поверки Горышич сообщил курсантам приятную, как он выразился, весть, что с утра, сразу же после завтрака, четырнадцатая батарея с песнями отправится в подсобное хозяйство. Первый и второй взвод – полоть просо; третий и четвертый – строить свинарники.
Эта весть обрадовала только дежурного и его дневальных. Остальные в душе обозвали старшину Змеем Горынычем…
После поверки четырнадцатая с песнями пошла на вечернюю прогулку. Пока обошли вокруг училища, успели проорать не только «Махорочку», но еще и «Катюшу» с «Тачанкой».
После команды «разойдись» Теленков прокричал «отбой». Рота с мрачными солеными солдатскими шутками отходила ко сну. Теленков, дав задание штрафникам: Колупаеву – вымыть пол в казарме, а Малешкину – уборную, повел Наценко на гауптвахту. Когда Теленков вернулся в казарму, Колупаев в одних трусах все еще надраивал каменные плиты. Все тело его было густо татуировано. На спине огромная змея сосала женскую грудь. На руках тоже извивались змеи. А на