– Иди, дружок. Ничего тут нет. Помирай, дружок, потому что жизнь кончилась, потому что все уезжают.
Տէր, ողորմեա՛.
И осталась одна большая, жирная клякса.
И пианино было испорчено, и поэтому аккорд, весь черный и густой, продолжал звучать, хоть пальцы и оторвались от клавиш. А может, кто-то забыл снять ногу с педали? Продолжает давить на газ и скоро врежется в стену или слетит с поворота? Да, конечно, в пропасть. И конечно, пианино сожгут, чтоб согреться, и клякса испортит весь лист, и придется заново переписывать. Всегда переписывать. Переписывать до стены, до черного аккорда.
Տէր, ողորմեա՛.
Все поменялось. Стихи стали прозой, и Поэт не улыбается, когда весной на деревьях появляются почки, и не плачет, когда осенью опадает последний лист. Поэт лишь копается в куче мусора. Տէր, ողորմեա՛. Почему люди стали травоядными?
Потому что сожгли пианино, потому что нет сил переписывать сначала.
Так было в 90-е. А потом случилось обнуление. Время стало стремительно убегать вперед, и всем начало казаться, что удалось оседлать время бегущее. И улететь навстречу рассвету. Ведь когда время движется, кажется, что рассвет уже скоро. Что после ночи не наступит ночь. Что после зимы не будет снова зима. И что будет вечер, будет утро, наступит день и взойдет солнце. И мы скажем тогда: «Был Вечер, было Утро, и вот наступил День и взошло Солнце». Мы посмотрим вокруг: вот это – река, это холмы, горы, это – озеро, а это – лес. И тогда река станет Рекою, гора – Горою, холмы – Холмами, и озеро будет знать, что оно – Озеро, а лес – что он Лес. Мы посмотрим на небо и скажем, что вот это – Небо, высокое, синее, а по Небу плывут облака, и Облака будут плыть, как яхты. И это потому, что мы всему даем имя, и, если б не было Человека, ничто не знало бы, что Оно то, что Оно есть – Ничто…
И не будет больше такого, чтоб после Ночи была Ночь, но после Ночи всегда будет Утро, и взойдет Солнце. Оно есть всегда, даже если идет дождь и ты не видишь Его.
Тогда я, Ара Маноян, последний старик из прошлого, отшельник-писатель, вернусь в свой родной город, встану на площади и закричу:
– Смотрите, восходит Солнце! Разве вам недостаточно знать, что Солнце всегда есть? Я счастлив от того, что знаю это! Я знаю: Оно взойдет, и я счастлив! Я знаю, что после Зимы уже будет Весна. А разве вам недостаточно, что и вы это знаете? Разве не должно ваше Сердце биться спокойнее от того, что вы знаете нечто, что ВЕРНО и не подлежит сомнению? Ведь счастье знать такое! И это единственное, что можно знать ТОЧНО… Послушайте! Нужно всегда говорить правду, а, говоря Правду, вы сможете сказать лишь, что Утром восходит Солнце, что после Зимы всегда наступает Весна.
И тогда никто больше не уедет… И не будет последних дней.
Տէր, ողորմեա՛… Տէր, ողորմեա՛… Տէր, ողորմեա՛…
Часть первая
1
Палаток было две: маленькая оранжевая и красная, большая. Они были разбиты рядом друг с другом в десяти шагах от воды, в тени деревьев. Там же, под деревьями, были сумки и рюкзаки. Веревки, которыми была укреплена к кольям оранжевая палатка, были увешаны мокрыми полотенцами, купальниками, плавками и одной парой черных мужских носков.
Из красной палатки доносились звуки гитары. Играющий явно не был музыкантом, но он, видимо, не придавал этому значения. В маленькой же палатке никого не было, а у самой воды на песке загорал человек. Он лежал на животе. На голове у него была белая панамка, и сквозь темные очки он смотрел, как по озеру плывет яхта. На яхте были какие-то люди, но их нельзя было разглядеть. Сверху, с холмов время от времени налетал холодный ветер, и человек, загорающий на берегу, чувствовал, как кожа его покрывается пупырышками.
Он повернул голову и бросил через плечо большой палатке:
– Заткнись же, наконец!
Но большая палатка оставила его слова без внимания и продолжала извлекать из своего чрева стонущие звуки.
– Аствац им[2], ты можешь не пиликать на этой идиотской гитаре?
Результат был прежним, и человек на берегу опять стал смотреть на озеро. Он только сказал:
– Ну, черт с тобой!
Яхта была уже далеко, и человек посмотрел на противоположный берег – там ничего не было – и на чаек. Чайки истерично смеялись и кружили низко над водой. Человек на берегу подумал: «Почему я так одинок?!»
Потом он крикнул:
– Аэлита! Скажи этому козлу, чтоб перестал!
– Он мне не мешает, – ответили из большой палатки.
«Տէր, ողորմեա…» –